так и думал, что ты так скажешь. Ты же правдолюб.
— Вовсе нет. Но я был уверен, что вы не поверите лжи. А я не желаю подрывать к себе доверие. Когда каждый знает позицию другого, легче строить отношения. Я не верю в созидательную силу притворства.
— Ишь ты какой! Созидательная сила притворства, вот как загнул. А я вот верю. Если политик не умеет притворяться и обманывать, грош ему цена. Проблема не в том, чтобы обмануть, а в том, чтобы обмануть так, чтобы поверили, даже если знают, что обманывают. Вот это настоящее искусство. Между прочим, это и твоя задача.
— Генерал! — воскликнул внимательно прислушавшийся к разговору Дианов.
— Брось, я знаю, что говорю и с кем говорю. Мы, на самом деле, с консультантом отлично понимаем друг друга. Мы с ним из одного теста, только по разному вылеплены. Я прав?
Я подумал, что с точки зрения Перугудова быть с ним из одного теста — это большая честь для такого человека.
— Сомневаюсь, — ответил я. Я чувствовал себя подобно человеку, которого пригласили на чужой пир.
Перегудов громко рассмеялся. Затем внезапно прервал смех. На его лице появилось странное выражение, такого я еще не видел. Я даже затруднился с его идентификацией. Оно было составлено из смеси презрения, предупреждения и высокомерия.
— Твоя правдивость тебя когда-нибудь погубит. Либо ты консультант, либо борец за правду. Надо выбирать что-то одно. Или я не прав?
— Прав, — выдавил я из себя. Внезапно я почувствовал чей-то взгляд, повернул голову и увидел, как за мной внимательно наблюдает Леонид.
— Ну а раз так, чего же ты кочевряжишься. Раз я деньги тебе плачу, значит, ты обязан мне угождать.
— Если я стану вам угождать, мы точно проиграем выборы.
Несколько секунд Перегудов внимательно смотрел на меня. Сквозь плотную оболочку опьянения до его сознания мои слова пробивались не без труда.
— А ты это верно подметил, — произнес он. — Ладно, черт с тобой, говори все, что думаешь. Только тебе я такое разрешаю. Цени.
Он подарил мне такое разрешение, как шубу с барского плеча, отметил я.
— Обязательно воспользуюсь этой милостью, — насмешливо проговорил я.
— Ну, ну. Только знай меру, консультант. Терпеть не могу правды. В этом мире она никому не нужна. Правда — это удел святых и дураков. Пользы от нее, как и от них, никакой, один вред. Но если тебе так нравится, не возражаю. Как-нибудь вытерплю. И не такое приходилось терпеть.
Я понимал: если бы он не был так пьян, то мне бы никогда не услышать подобных откровенных признаний, он все же человек осторожный, если его не несет. А значит, вдвойне хорошо, что мне это удалось.
— Давай-ка с тобой выпьем, консультант за наш общий успех. Думаешь, не знаю, что ты вовсе не хочешь, чтобы я стал бы тут главным начальником в эту говеном крае, но при этом сделаешь все возможное, чтобы это случилось. — Перегудов взял бутылку водки и плеснул мне в рюмку. Его рука была не твердой, и часть водки пролилась на стол. — Ну и ладно, так даже лучше, — пробормотал он. — В этой стране водки хоть упейся. А больше ничего приличного в ней нет. И никогда не будет.
Мутными глазами он посмотрел на меня, и, не чокаясь, выпил. Я последовал его примеру. Этот человек наводил на меня смутное настроение, рядом с ним я не чувствовал себя ни спокойно, ни комфортно. Я не мог отделаться от ощущения, что нахожусь не на своем месте, что играю не свою роль.
Только почти через час мы вырвались с этого застолья. Сабов надегустировшись местных вин, чувствовал себя не очень хорошо и направился в свой номер. Меня же потянуло на вечернюю прогулку. Я сказал об этом Леониду. Тот размышлял одно мгновение.
— Я с тобой, — сказал он.
Удовлетворенно, я кивнул головой, это я и хотел от него услышать. Оставаться наедине со своей совестью желание у меня сейчас не было. Оно такое может мне наговорить, что лучше послушать кого-нибудь другого.
Мы вышли из гостиницы. Город был провинциальный, а потому в этом час на улице было почти совсем пусто. Я даже почувствовал нечто вроде легкой тревоги, в Москве я привык к тому, что в такое время народу и проносящихся мимо машин еще достаточно. В столице в этот час только только начиналась ночная жизнь. А здесь ее практически нет, и чувствуешь себя как-то неуютно. Вот что значит нарушение привычной среды обитания.
Мы пошли по улице.
— Что ты думаешь об этой болтовне Перегудова? — спросил я.
Леонид покосился на меня.
— Не бери в голову, пьяный бред.
— Что у умного на уме, то я пьяного на языке, — напомнил я пословицу.
— Будто ты всего этого раньше не знал. Мы с самого начала понимали, что из себя представляет этот тип и что ввязываемся в грязное дело. И надо лишь как можно скорей его закончить и постараться, как можно меньше запачкаться. Потерпеть каких-то пару месяцев. Не так уж много времени и осталось.
Я удивленно посмотрел на старого друга, его слова меня удивили. Почему-то я ждал от него совсем других реплик. Может быть, он окончательно перешел в лагерь прагматиков-реалистов?
— Не забывай, Стас, что ты сам принял это решение, — напомнил он, словно бы прочитав мои мысли.
— Уж это мне забыть трудней всего, — усмехнулся я. — Давай сейчас больше на эту тему говорить не станем.
Довольно долго мы шли по ночному городу молча.
— Помнишь, сколько мы тут с тобой сидели законспирированные. Даже в тот наш приезд, как следует, город не удалось рассмотреть. А город-то старинный. — Я остановился так внезапно, что Леонид едва не налетел на меня. — А что если нам сходить в гости?
— В гости? Но к кому?
— А ты подумай.
— К Анвару?
Я кивнул головой.
— Давно с ним не виделись. А ведь столько времени вместе проводили.
— Не крути. Ты хочешь повидать его совсем по другой причине. Это связано с сегодняшним терактом.
Леонид слишком хорошо меня знал, чтобы я стал бы опровергать его слова.
— Да. Не могу избавиться от мыслей о нем.
— Очнись, Стас, мы больше не служим в конторе. Заруби себе это на носу. Или еще где-нибудь.
— Выясняется, что это обстоятельство меняет далеко не все. Ты помнишь его адрес?
Я знал, что Леонид помнил, память у него была почти феноменальная. Да я и сам его не забыл.
— Идти к нему опасно, прежде всего, для него самого. Если кто-то прознает, что к нему шастают бывшие работники
