Захари, и голос его был спокоен от внутренней уверенности — он все делает правильно. — Я говорил, что ты сможешь найти приют в церкви, и ты его обретешь. Меня никто не сможет заставить жить в лесу.
Девушка все еще непонимающе смотрела на него.
— Если твой отец посчитает меня достойным, я приму эту силу. Ты знаешь, моя жизнь всегда будет посвящена служению добру.
Сильви кивнула и перевела взгляд на мужчину, по коже которого уже змеились черные прожилки, будто яд растекался по венам. Тот открыл глаза, пристально посмотрел на Захари и протянул к нему руку, такую большую, мощную, совсем недавно поднявшую его одним махом, но теперь с трудом двигавшуюся. Появившийся из пальца острый коготь распорол глухой воротник священника до уровня груди, обнажая тело, и в руке появилось маленькое семечко. Сильви взволнованно взяла ладонь Захари в свои руки и сжала, а в следующую секунду он почувствовал невыносимое жжение, будто в сердце ему вогнали раскаленный гвоздь — и потерял сознание.
На следующее утро они вернулись в деревню: чуть пошатывающийся священник в изодранной одежде, и девушка с заплаканными глазами, испуганно выглядывавшая из-за его плеча. Сильви ждала нового нападения, но их больше не тронули — ни в тот день, ни в какой другой. Захари понял еще у тела умирающего лесного создания: люди боятся силы и, пока он — сила, его будут слушаться. Да, он сказал, что вера позволила ему выжить ночью в лесу и победить великана — и заросшее плющом переплетение поваленных деревьев, удивительным образом напоминающее человеческую фигуру действительно нашли в указанном месте — но жители по каким-то неявным признакам поняли, что произошло на самом деле. Священник так ни разу больше и не появился в новой церкви, куда и народ-то не ходил, всецело отдав ее в распоряжение Сильви — как я уже говорил, туда позже принесли дочерей заезжей пары, и образовалось что-то наподобие женского монастыря. Он жил одиночкой, все так же с готовностью помогая людям, но смирившись с тем, что они обращаются к нему только при крайней необходимости, и всецело принял свою судьбу, уготованную ему лесом.
Мы молча вышли из леса уже перед самым закатом, с тяжелыми полными корзинами и со своими мыслями. Кивнули друг другу на прощание и разошлись каждый в свою сторону. Я пересекал дорогу, глядя на дом, который больше не называл мысленно домом Эстер, а только "нашим домом", и мне совсем не хотелось соваться к соседям с расспросами. Я знал, что сейчас Рита радостно выйдет мне навстречу, заберет из рук корзину и понесет ее на кухню, чтобы состряпать нам из грибов вкусный ужин, и я чувствовал себя на своем месте — непередаваемое ощущение, приходившее раньше только на работе, когда я попадал в самую гущу событий.
Я толкнул тяжелую дверь, и дальше все было так, как я и представлял: Рита поднялась мне навстречу из кресла у камина, чуть улыбаясь сняла с меня плащ, чтобы повесить его сушиться, забрала корзину, мельком заглянув в нее и произнеся какое-то восторженное междометие, и жестом указала на огонь. Она была права, я немного продрог, так что, умывшись с дороги, благодарно принял ее приглашение и сел в нагретое кресло. Девушка тут же налила мне чая и отправилась стряпать на кухню, откуда через полчаса уже потянулся сногсшибательный аромат — она наменяла картошки и лука, так что на ужин нас ждали жаренные с картофелем грибы.
По правде сказать, я задремал еще до ужина. А потом, сытно поев после долгой прогулки по лесу, вовсе улегся на диване и провалился в неглубокий сон: я слышал, как Рита убрала посуду и вновь вернулась на кухню, чтобы перебрать и почистить оставшуюся, большую часть грибов. Она вернулась через какое-то время, поправила сползшее покрывало, и я с трудом сдержался, не дернулся и не открыл глаза. А когда села с вязанием (я слышал, как очень тихо иногда позвякивали ее спицы) мне на ноги, то заснул уже глубоко и спокойно.
Кошмары меня, как и всегда в ее присутствии, не мучили.
Глава 5
Когда я проснулся, солнце уже взошло, но Рита еще не проснулась. Она, как и обычно, сидела боком на моих ногах, чуть склонив голову к плечу, а на коленях у нее лежал почти довязанный детский свитер. Видимо, она может вытянуться во весь рост и подремать на нормальной постели только, когда я ухожу из дома… Девушка шелохнулась, из расслабленных рук стало падать вязание, медленно сползая на пол, и мне пришлось удержать его, чуть коснувшись ее пальцев. Рита открыла глаза и молча посмотрела на меня.
— Доброе утро, — слова прозвучали с той же интонацией, что два дня назад, но теперь она не была случайной.
Девушка чуть улыбнулась, кивнула и произнесла строго:
— Я приготовлю завтрак.
Пока я умывался, она выставила на стол чашки и тарелки, принесла горячий чайник и сковороду с шикарным омлетом, после которого захотелось не заниматься делами, а завалиться на диван и отдохнуть еще часик. Но, хоть мы и не договаривались, я знал, что меня ждет Дамиан и очередная необычная сказка.
— Я должен вернуть сапоги и плащ, — произнес я, выглядывая в окно, где ярко светило солнце. — Возможно, снова сходим в лес…
Рита кивнула и подошла ко мне, подавая высушенный, аккуратно сложенный плащ. Я протянул за ним руки, не особо глядя, раздумывая о том, что бы еще можно было насобирать для обмена — и моя ладонь каким-то образом сжала ее. Рита зарумянилась, но руку не одернула, и я понял, что надо как-то выходить из столь двусмысленного положения.
Откинув плащ на плечо, я сжал ее ладонь двумя руками и, посмотрев в лицо, легонько потряс:
— Я давно хотел поблагодарить тебя за все, что ты делаешь; за то, что ты так любезно добываешь и готовишь еду; за то, что выполнила мою странную просьбу и отгоняешь кошмары; за твою доброту и внимание к, по сути, совершенно чужому человеку. Спасибо большое.
Рита открыла было рот что-то возразить, но затем лишь натянуто улыбнулась и кивнула.
Я осторожно отпустил ее ладонь, убедившись, что она поняла мою мысль — мы все же чужие люди из разных миров — и взял в руку корзинку и сапоги.
— Я пошел, — произнесено было нарочито весело и решительно, мне надо было поставить точку и показать ей, что я не разделяю ее фантазий, если они и были. А большинство молодых
