эти условия и направился в Коммерческий банк, где мне предложили по шести рублей. Тогда я попытался обменять английские соверены, при виде которых служащий изъявил подлинное восхищение, сказав, что они очень красивы, но отказавшись при этом менять их на рубли, если я прежде не оплачу стоимость телеграммы на адрес главы компании в Петербурге, чтобы узнать, какую он даст за них цену. Выяснив, что соверены в Оренбурге никто мне больше не поменяет, я принял это условие.
На следующий день меня известили о готовности Коммерческого банка купить мое английское золото. Правда, курс оказался гораздо хуже, чем в Петербурге. После трудностей, испытанных с обменом соверенов, нетрудно представить себе то пренебрежение, с каким служащий взглянул на купюры частного банка «Кауттс» и векселя широко известных банкиров и армейских вербовщиков из компании «Кокс энд Компани», расположенной в Крэйге-Корте. Для оренбургского конторщика эти банкноты были не более чем цветные бумажки, а когда я объяснил ему, что в Лондоне векселя от этих двух английских банков считаются таким же солидным капиталовложением, как чистое золото, он, по всей очевидности, мне не поверил.
Несмотря на предполагаемое обилие серебра, добываемого в России, в банках заметен большой дефицит этого металла; кассиры отказываются выдавать клиентам более пяти рублей (четырнадцать шиллингов) серебром и, за небольшими исключениями, ведут дела только в бумажной валюте. Когда местный житель собирается в дальнее путешествие на почтовых из Оренбурга, он знает, что в дороге ему не обойтись без серебра, поэтому в качестве комиссионеров отправляет в банк нескольких человек; каждый из них меняет купюры на пять рублей серебром, и в итоге путешественник собирает необходимую ему сумму в монетах, без которых проезд по России почти невозможен, так как станционные смотрители практически никогда не дают сдачи. Иностранца могут поразить потоки бумажных денег, циркулирующих во владениях русского царя, и, если финансовое благополучие государства измерять количеством золота, находящегося в обращении, Россия нынче выглядит на грани банкротства.
Вечером я ужинал в компании русских офицеров и начальника оренбургского телеграфа. Разговор зашел о назревающем разрыве с Германией, и один из присутствующих стал уверять меня, что немецкая армия не сможет воспользоваться своими поездами на русской железной дороге по причине разницы в ширине колеи, каковая была допущена преднамеренно, дабы отличаться от немецкой и австрийской дорог. Однако другой участник нашего разговора сослался на недавние сведения о прусском военном инженере, разрешившем эту проблему. Тот будто бы изобрел собственную систему для вагонов и паровозов, при которой колеса можно подогнать под любую ширину колеи, и, следовательно, если немцы не смогут вторгнуться в Россию, то это будет связано с чем-то другим. Начальник телеграфа оказался очень пытливым, задав множество вопросов о моем путешествии и в конце концов обратившись к мистеру Г: «Можете мне поверить, больше мы его не увидим. Он прислан сюда своим правительством и, когда исполнит все, чего от него ждут, вернется другой дорогой».
Это был рождественский вечер. Я выехал из Лондона ровно двадцать пять дней назад, и времени этого вполне хватило бы на дорогу до Нью-Йорка и обратно, однако я все еще не продвинулся далее Оренбурга. Неожиданно объявили о приходе господина Бекчурина, первым делом спросившего:
– К вам человек от меня приходил?
– Да, – ответил я. – Не только приходил, но и нанялся слугой, получив авансом пятьдесят рублей на расходы для своей престарелой матери. Он должен был явиться вчера в шесть утра, но так и не показался.
– Вот негодяй! – воскликнул господин Бекчурин. – Каков мерзавец! Вы еще не знаете, как он мою жену обманул. Пришел к ней в мое отсутствие, сказал, что со мной уже разговаривал, и убедил одолжить ему пять рублей для выкупа паспорта из-под залога. Получил от нее деньги и был таков. Нет, что за наглец!
Вне себя от гнева, господин Бекчурин потряс кулаком:
– Но мы его поймаем. Достанется ему на орехи. Сейчас же иду в полицию.
С этими словами мой расстроенный друг немедленно удалился.
Немного позже я и сам отправился в полицейское управление, где мне посчастливилось застать начальника оренбургской полиции полковника Дрейера. Он сообщил, что господин Бекчурин уже был у него и что дело доверено участковому приставу Соловьеву, самому проницательному сыщику во всем околотке. Сказав мне об этом, полковник позвонил в колокольчик и велел заглянувшему на звук подчиненному вызвать пристава.
Через минуту-другую тот уже стоял перед нами. Это был коренастый мужчина с твердым волевым подбородком и хищным, как у ястреба, носом. Он взял под козырек и замер навытяжку перед своим начальником, демонстрируя преданность и готовность к действию.
– Слышал про этого английского господина, ограбленного татарином?
– Так точно!
– Мошенника надо поймать.
– Поймаем!
– Деньги надо вернуть.
– Вернем, – отозвался пристав, но потом прибавил чуть тише: – Если он их еще не потратил.
– Приступай немедленно.
– Есть приступать немедленно!
– Свободен, – сказал полковник.
– Слушаюсь! – уже разворачиваясь на каблуках, пристав козырнул и вышел из кабинета.
С учетом сложностей, возникших у меня в Оренбурге при поиске слуги, я принял решение больше не откладывать отъезд и пуститься в дорогу одному – во всяком случае до Казалинска. Прибыв туда, можно будет предпринять новую попытку и выяснить, является ли честный татарин в тех краях такой же редкой птицей, как в Оренбурге. Тем временем полковник Дрейер выдал мне предписание на подорожную до Форта № 1 (Казалинск) и направил в казначейство для получения документа. Когда этот пропуск оказался у меня, я прочел на нем следующее:
ПО ПРИКАЗУ
ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА
НИКОЛАЕВИЧА
САМОДЕРЖЦА РОССИЙСКОГО
И ПРОЧАЯ, ПРОЧАЯ
Дорожное предписание капитану английской армии Фредерику Густаву Барнаби на проезд от города Орска до города Казалинска, а также на получение трех лошадей с ямщиком, согласно тарифу, без промедления. Выдано в городе Оренбурге 15 декабря 1875 г.
Как только я вернулся в гостиницу, мне сообщили о приходе господина Бекчурина. Мы сели пить чай, но от этого занятия нас отвлекло бряцание сабельных ножен на лестнице и доносившийся снаружи шум – там явно происходило что-то необычное. В номер ко мне вбежал метрдотель. Лицо его выражало одновременно значительность и восторг от того, что он увидел на улице. Он буквально сгорал от нетерпения поделиться со мной какой-то волнительной новостью; и будь он английским конюхом, я бы, наверное, решил, что мой любимый конь сломал себе ногу.
– Ну? В чем дело? – вопросил я. – Пожар начался? Или у вас жена померла?
– Нет, ваше благородие! Его поймали!
– Кого? Вора? – воскликнул Бекчурин.
– Да! Пристав его приволок. Он там в слезах весь, чертов мошенник. Прислуга сбежалась, постояльцы тоже.
