class="p1">— Спасибо! Спасибо, братцы! Помогли! Выручили! Уж совсем было, думал я…
— А нечего было думать, — сурово оборвал его отец.
Лорка вспомнил, как сам сомневался в отце недавно, и стыд вновь резанул по сердцу. Потому он нагнулся к Федору и молча принялся помогать ему стаскивать мокрые сапоги.
* * *
На следующее утро к «Святому Петру», как ни в чем не бывало, подошло семь байдарок. Две из них подошли к самому кораблю и пришвартовались к фалрепу. Они привезли в подарок две шапки, палку длиной футов пяти, украшенную разноцветными перьями и небольшой костяной фигуркой.
Удивленные этим странным поведением, моряки передали людям на байдарках ответные подарки.
Тем временем ветер усилился настолько, что байдарки повернули к берегу. Посчитав это окончанием обмена и своеобразным извинением за вчерашнее, Ваксель приказал поднять паруса. Однако едва американцы на берегу осознали намерения пришельцев, они подняли ужасный крик и кричали так до тех пор, пока корабль не отошел от острова.
«Святой Петр», сытый по горло общением с американцами, взял курс в открытое море. Однако через день или два после того, как берег пропал из виду, погода вновь поменялась. Ветер установился ровный и почти все время западный, но над водой стелился такой густой туман, что, если где-то неподалеку и была земля, то никто ее не мог разглядеть при всем желании. Точно завернутый в рождественскую вату, корабль тихо скользил по волнам. Ни солнца, ни звезд — и так проходила неделя за неделей. Время, казалось, остановилось.
Кроме того, как сказал Овцын Лорке, они с отцом заметили очень сильное и переменчивое отклонение компаса к востоку или деклинацию на 22, 17, 14 и 11 градусов. Это затрудняло расчеты и еще больше делало неопределенным исход плавания. Точно слепые без поводыря, лишенные всяких ориентиров, кружили моряки по волнам.
25 сентября, когда из нескончаемого тумана наконец проступили высокие, покрытые снегом горы, радость была так сильна, что Беринг распорядился выдать команде последний бочонок водки.
«Святой Петр» шел к материку правым бортом, а перед ним расстилалось множество новых островов. Высокую гору назвали горой Св. Иоанна. Однако берег был так крут, что подойти к земле не удавалось. Тем не менее это снова была Америка. Вожделенная надежда достичь Камчатки до наступления холодов таяла, как иней под лучами солнца…
* * *
Беринг был уже так болен, что большую часть времени проводил лежа, впав в забытье. Решение пришлось принимать без него. Ваксель, Софрон Хитрово, Овцын и Эзельберг единодушно решили плыть на восток, поскольку, идя напрямую этим курсом, можно было бы, по их расчетам, достичь Камчатки.
Наступил октябрь. Один за другим, — от сырости ли, от непрекращающейся болтанки, — люди начали болеть все сильнее. Они до такой степени были разбиты скорбутом, что большинство из них не могло шевельнуть ни рукой, ни ногой и тем более не могло работать. Одновременно с этим заканчивался провиант, и все, кто знал об этом, испытывали тревогу. Водка, немало поддерживавшая настроение моряков в особенно тяжелые моменты, кончилась уже давно, но люди уже даже не роптали — не оставалось сил. Точно призраки, вяло волочились они по палубе. То, что ранее делалось в несколько минут, занимало теперь часы.
Лорку скорбутная болезнь не задела. Но видеть страдания окружающих было ничуть не лучше, чем болеть самому. Похороны случались все чаще. Лорка поймал себя на мысли, что не испытывает уже тех чувств, что испытал на похоронах Шумагина. Смерть, окружившая его со всех сторон, стала привычной.
Почти не задерживаясь, «Святой Петр» миновал три небольших острова, расположенных в сорока или пятидесяти милях друг от друга, и названных моряками островами Св. Маркиана, Св. Стефана и Св. Авраама.
Острова были безлюдны. В команде уже было столько больных, что отец сам назначил Лорку в шлюпку. Впрочем, Лорка теперь нес вахты наравне с матросами, а иногда и заменяя их, — стоило только взглянуть на эти слабо ворочающиеся на койках, смрадные тела, на покрытые черными язвами рты. Да и сам «Святой Петр» теперь уже не был тем гордым красавцем, что сошел когда-то, — вечность назад! — с охотских стапелей. Паруса износились до такой степени, что каждый раз, когда приходилось их зарифлять, Лорка опасался, что их унесет порывом ветра. Матросов, которые должны были держать вахту у штурвала, приводили туда другие, из числа тех, которые были способны еще немного двигаться. Не в силах стоять, они усаживались на наскоро приколоченную к палубе скамейку около штурвала, и так несли вахту. Когда же вахтенный оказывался уже не в состоянии сидеть, то другому матросу, находившемуся в таком же состоянии, приходилось его сменять у штурвала. Смотреть на это было бы невыносимо, но Лоркой, как и всеми на борту, овладело какое-то тупое, животное оцепенение. Точно в глухом, сумрачном, вязком сновидении, он двигался, ел и спал, не думая ни о чем, не испытывая ни отвращения, ни радости, ни страха. Разве что холод и боль.
Наконец случилось то, чего Лорка втайне боялся больше всего. Он и раньше видел, что отец сильно ослабел, но так отчаянно цеплялся за любые оправдания, что поверил своим глазам только тогда, когда лейтенант Ваксель рухнул у рулевого колеса в глубокий обморок, и в безжалостном сером свете Лорка увидел его искалеченный цингой рот. Все вокруг него завертелось и разом провалилось куда-то вниз. Упав на колени рядом, Лорка лихорадочно тормошил бесчувственное тело, позабыв обо всем:
— Папка! Папка!
Овцын и Эзельберг насилу оттащили его, влили отцу в рот воды и унесли, а Лорка остался на палубе, роняя бессильные слезы. Потом Овцын вернулся, неловко обнял:
— Жив твой папка. На наше счастье жив пока…
На следующее утро, — позднее, темное, — лейтенант Ваксель снова поднялся на палубу.
Снег с дождем перешел в бурю. Из тех, кто держался на ногах и смог все же найти в себе силы заменить товарищей, не набралось и половины обычной вахты. Нашлись и те, кто на просьбу заменить его молча отворачивались к стене, равнодушные к приказам и увещеваниям. Иной раз в смрадном полумраке Лорка слышал, как кто-то шепчет:
— Господи Иисусе! Дай мне умереть!
Наступил день, когда в назначенный срок нести вахту никто не вышел, и отец с Софроном Хитрово спустились в кубрик. Софрон пробовал приказывать, скидывал матросов с лежанок прямо на пол, но те даже не пытались встать. У самого Лорки сил тоже оставалось все меньше и меньше. Возвращаясь с палубы, он мгновенно проваливался в сон и просыпался, казалось, только тогда, когда его будили на очередную вахту.
