костер. Вскоре показались две небольших байдарки, сделанные из тюленьих шкур. В каждой байдарке сидело по одному человеку, которые подплыли к самому судну на расстояние от пятнадцати до двадцати сажен.
Американцы!
Лорка, свесившись с борта, вовсю глазел на них. Были они весьма похожи на тунгусов или, скажем, камчадалов — разве что немного посветлей. Одеты в кожаную и меховую одежду, черноволосы и плосконосы. Выйдя на нос, отец и один из прибывших, ставший на носу лодки по виду вождь, начали делать друг другу знаки. По их приглашающим жестам и без толмача было видно, что вождь приглашает чужеземцев на берег и настроен мирно. Впрочем, от встречного приглашения он все же отказался, несмотря на то, что с борта «Святого Петра» в воду сбросили разные мелочи, которые американцы тут же и подобрали. После небольшой заминки байдарка повернула к берегу.
Немедленно была спущена оставшаяся шлюпка. На этот раз Лорке напроситься не удалось — отец был непреклонен. Собрав людей, он уже было начал спускать по трапу, как вдруг из командорской каюты вылетел взъерошенный, размахивающий руками Стеллер.
— Не посмеете, герр Ваксель! На этот раз не посмеете! У меня приказ командора!
Отец долго молчал, раздувая ноздри, затем вдруг усмехнулся:
— Что ж, адъюнкт! Возможно, вы есть наилучшее свидетельство мирных наших намерений!
Стеллер оскорбленно выпрямился:
— За шамана я, быть может, и сойду, а сие знаком мирных намерений не является. У камчадалов мирными считаются пришельцы, с которыми есть женщины и дети. Если вы желаете продемонстрировать мирные намерения — возьмите юнгу.
Отец дернулся, как от удара.
— Я готов! — Лорка, выпятив грудь, вышел вперед и пролез перед Стеллером, как бы о нем не забыли.
Отец снова долго молчал, а потом махнул рукой:
— Полезайте оба!
Высадка, однако, оказалась делом не из простых. Волны прибоя били с такой силой, и берег был усеян таким количеством больших камней, что высадиться без потерь никак не удавалось. Наконец отец распорядился бросить якорь на расстоянии около двадцати сажен от берега и подтягиваться к нему постепенно между камнями, однако на берег высадиться не удавалось.
Борясь с прибоем, Лорка и думать забыл про дикарей, а когда выпрямился, то совсем близко увидел американцев, стоявших на берегу и напряженно следивших за усилиями пришельцев. Отец, став на носу, стал их жестами приглашать сесть в лодку, показывая заготовленные вещи и демонстрируя, как он собирается подарить их гостям. Американцы отвечали также знаками, зазывая на берег. Однако Лорка, как и все остальные, понимал, что лодку оставить без присмотра никак нельзя — уволочет прибоем. Тогда отец велел матросу Самойлову, чукче-переводчику и Стеллеру (как понял Лорка, не без злорадства) — высадиться на берег, что означало залезть по горло в воду и брести к берегу под ударами волн.
К общему удивлению, едва они вышли на берег, один из американцев сел в свою байдарку и подплыл к лодке. По всей видимости, это был один из старейшин — его одежда была богато расшита бусинами и расписана какими-то странными спиралевидными знаками, нанесенными желтой охрой. Отец, радуясь удаче, немедленно поднес ему чарку водки. Вождь церемонно принял чашку, глотнул…
«Должно быть, первый раз довелось», — подумал Лорка, отчетливо вспоминая, как ему самому впервые довелось принять «крещение», как он кашлял, хрипел и вытирал выступившие слезы. Со старейшиной произошло то же самое. Откашлявшись, он разразился ужасными криками, оттолкнул предлагаемые ему отцом мелочи вроде стеклянных бус и немедленно поплыл на берег, словно за ним гнались.
— Вот дурень дикой, — Савва довольно ухмыльнулся, косясь на бочонок с водкой (его отец в случае успеха собирался подарить американцам). — Пущай лопочет. Нам больше выйдет.
Отец, в отличие от Саввы, казался огорченным. Потерпев поражение в попытке установить контакт с американцами известным ему (и по большей части безотказным русским способом, столь привычном при общении с тунгусами, якутами и камчадалами), он вытащил из сумки потрепанную книгу. Лорка разглядел название — La Hunton’a — «Описание Северной Америки». Медленно прочитывая незнакомые слова и водя рукой по странице, отец выкрикивал их затем громче, обращаясь к людям на берегу.
Судя по всему, язык они поняли, и дальше дело пошло быстрее: на вопрос отца о воде они показали на протекавший вдалеке ручей. Затем отец спросил у них мяса, и они притащили большой кусок китового жира.
Между тем наступал вечер; смеркалось, пошел дождь. «Святой Петр» стоял от берега на расстоянии примерно четверти немецкой мили, и туда следовало бы добраться до темноты. Переговоры закончились, и сидеть без дела в лодке под холодным дождем было бессмысленно и неприятно. Лорка вздохнул с облегчением, когда отец наконец крикнул Стеллеру возвращаться.
Однако тут случилась неожиданность. Отпустив беспрепятственно Стеллера и Самойлова, чукчу-переводчика вдруг схватили под руки двое рослых мужчин и, несмотря на отчаянную беготню Стеллера и властные окрики отца, отпустить его не пожелали. Взаимные крики явно перешли в ругань и затем, вконец разъярившись, пять или шесть человек вцепились в сброшенный на берег причальный канат и принялись тащить лодку на берег.
Этот переход от миролюбия к ярости был столь внезапным, что Лорка даже какое-то время считал, что американцы просто шутят. Однако их искаженные злобой лица не оставляли никаких сомнений. Понять, что их так взбеленило, было невозможно, а лодка их усилиями тащилась к берегу, норовя пробить днище о рифы.
Стеллер и Самойлов добрались до лодки, перевалились через борт.
— Чем вы их, черт вас возьми, так разозлили? — Отец так разозлился, что, забыв о присутствии Лорки, выругался, чего дома себе никогда не позволял.
— Кто бы знал? — выдохнул Стеллер, стаскивая сапог, из которого потоком полилась за борт вода. Зубы его стучали, мокрые волосы прилипли к лицу.
— Братцы! Не бросайте Федора! Не бросайте христианина! — кричал с берега перепуганный переводчик.
— Ну-ка, зададим им перцу! Двойной из мушкетов в воздух!
— По стервецам надо двойной! — сквозь зубы процедил Самойлов.
— Верно! Верно!
— Не сметь по американцам стрелять! Двойной залп в воздух!
Ударили мушкеты. Грохот выстрела эхом отозвался и на островках, и на самом материке. Нападавшие повалились на землю, и Федор, оставив в их руках свой кафтан, рванулся в воду. Американцы, однако, быстро оправились. Оглядевшись и убедившись, что никто не ранен, они гурьбой навалились на причальный канат и начали быстро тащить лодку на берег.
— Руби канат, юнга! — крикнул ему отец.
Быстрым движением Лорка срубил канат, и лодка освободилась.
Освобожденный Федор добрался до лодки и, повалившись на дно, трясся от холода, лопотал что-то на своем языке, а потом вдруг начал трясти всем руки, приговаривая:
