— Да.
— Куда везти, домой?
— Угу.
— Покажешь, а то я не знаю города толком.
Я снова киваю. Рыков явно на взводе, всё ещё на адреналине. Мы оба молчим, пока не въезжаем в город, там я говорю, куда нужно ехать.
Что я чувствую? Наверное, самое меткое слово — это опустошённость. Внутри будто прошлись калёным железом. После страха и погони, и неожиданного спасения, я будто выморозилась, впала в анабиоз.
Мы подъезжаем к дому. Что теперь? Я открываю дверь, ставлю ногу на асфальт и вскрикиваю от боли.
— Что? — спрашивает Роман.
— Ай… Все ноги разбила, пока бежала…
— Погоди, я помогу, — говорит он и обходит машину. — Давай руку.
Я делаю пару шагов и, наступив на камушек, громко охаю.
— Постой.
Он подхватывает меня на руки и несёт к подъезду.
Сердце замирает. Я даже дышать перестаю. Он прижимает меня к себе и я чувствую его аромат. Он терпкий и дерзкий, с деревянными нотами парфюма и горьким миндальным запахом тела. Я ощущаю его жар и даже ритм сердца. Я боюсь шевельнуться и мне очень… неловко и приятно.
— Какой этаж?
— Третий.
— Хотя бы не пятый…
Он аккуратно ставит меня на пол перед дверью и я достаю ключи.
— Я зайду? — спрашивает он.
Я молча киваю в ответ.
— У тебя есть пероксид или марганцовка? И бинт. И мягкая ткань. Нужно обработать раны.
— Есть Мирамистин. Но я сама, не будешь же ты… Ой… То есть не будете же…
— Да всё нормально, говори мне «ты».
Он снова подхватывает меня и несёт на кухню. Он усаживает меня на стул, а на другой заставляет положить ноги. Затем Рыков смачивает марлю тёплой водой и склонившись над ними мягко протирает мои ступни. Я не знаю, как это описать. Момент выходит очень интимным. Я несколько раз тихонько вскрикиваю, но, вместе с тем, испытываю удовольствие и волнение, заливаясь краской.
Он обрабатывает ноги Мирамистином и завязывает бинтом. Я ему руку, целовала кстати, когда платком завязывала…
— Спасибо большое… Я даже наверное ходить смогу… более-менее…
— Пожалуйста… Может теперь чаем угостишь?
Я включаю чайник и достаю варенье и ещё какую-то чайную классику, сушки, печенье.
— Спасибо вам, что приехали за мной, да и вообще, спасибо за всё…
— Даже не начинай, — сердито говорит он.
— Нет, правда, если бы не вы, я не знаю, что и делала бы…
— Если бы ты меня слушала и не лезла, куда не следует, всего бы этого никогда не случилось.
— Иван-чай будете?
— Буду.
— То есть, получается, вы что-то знали, раз предупреждали меня?
— Видел, как он вокруг тебя кружил и знал, что Лозман бабник и не особо порядочный тип. Это у него на роже написано, но тебе, похоже, такие как раз и нравятся.
— Почему это?
— А нахера ты с ним загород поехала? Прогноз по панелям составлять? Понравился? Ну так и оставалась бы с ним, чего бегать тогда?
— Поехала, потому что не могла уже отбиваться от него.
— Херня это. Не захотела бы, не поехала. Тем более, я тебя предупреждал.
— Ну эти предупреждения ваши… дурацкие были, согласитесь. Неконкретные и навязчивые.
— Чего?
— Типа ни себе, ни людям. Ты там смотри, ага… А куда смотреть и чего?
— Я тебе конкретно сказал, от Лозмана держись подальше.
— А что это значит? И как подальше? Мы работаем вместе!
— Видел я, блядь, работу вашу. Вон все ноги стёрлись от такой работы.
— Ну знаешь! А как это вы так вовремя прикатили, если ничего не знали?
— Сегодня узнал. Один дебил ставку сделал, на тебя между прочим, а потом похвастался. Мне сообщили.
— И сразу полетел?
— Да, блядь, полетел, ты же трубку не брала, на романтическое свидание рванула, в элитный блядь клуб. А мне-то хули, три тысячи километров! Говно вопрос. Прилечу, лучшего своего сотрудника отметелю, да и вообще уволю нахрен, а ты продолжай, делай всякую херню, я выручу. Всё, что годами создавал разрушу, но тебя дуру выручу.
— Надо просто не приказами с людьми общаться, а разговаривать нормально. Сказал бы что к чему, и я бы знала, чего ждать, — я начинаю злиться и уже окончательно перехожу на «ты»
— А вот от тебя самой-то чего ждать? Как с тобой свяжешься цугцванг на цугцванге и из двух херовых решений приходится принимать самое херовое! С Сургановым из-за тебя погрызся, а теперь и с Лозманом. А это, знаешь, полный пиздец.
— Догадываюсь.
— Нихера ты не догадываешься! Даже представить не можешь, чего мне это стоить будет.
— Не надо было все яйца в одну корзину складывать.
— Блядь! Ну ты умная такая! Спасибо, что научила. По-хорошему, уволить тебя надо было, а не его!
— Ну а что же ты? Увольняй, раз надо! Давай! Или вернись и скорми своим гиенам. Вот им радость будет!
— Да ты!
Он хватает меня за плечи, как в тот раз, в запертом кабинете и встряхивает. Его глаза горят синим огнём. Но кроме гнева и не ярости, в нём находится что-то другое, пока ещё не ясное, но очень сильное и волнующее. Я чувствую его жар и слышу частое дыхание. Наши взгляды встречаются и меня пронзает электрическим разрядом.
Я пытаюсь противостоять этому и тихо говорю:
— Дай, руку посмотрю. Она ещё с прошлого раза не зажила, а сегодня снова…
17. Ночь
По телу пробегает короткая электрическая волна, маленькая судорога вожделения. Его близость, горящий взгляд, неровное дыхание и едва ощутимый запах миндаля делают со мной какую-то странную штуку. Под ложечкой разливается тепло, перетекающее и скапливающееся внизу живота.
Огонь, льющийся из его глаз перекидывается на меня, поджигая скрытый, никому неведомый запал. И тотчас живот подводит от страсти, и заставляет пульсировать накопленную там тяжесть. И в один миг, в одно короткое мгновение я понимаю отчётливо и ясно, будто знала всю жизнь, как страстно желаю этого человека.
Он берёт мою голову в свои руки.
— Рома… — шепчу я в страхе…
Что же… что же это значит? Что я его… что я его люблю? Мысль огнём вспыхивает в голове. Нет! С чего бы? Тогда… тогда что я делаю?!
Я вздыхаю так глубоко, что это похоже на стон. Он медлит… Смотрит мне в глаза, и я будто умираю от этого взгляда.
Да, выходит, это так. Иначе, отчего так щемит сердце, отчего наворачиваются слёзы… и отчего мне так радостно? Ну… может быть, совсем немного, совсем чуть-чуть… Нет… так не бывает. Значит это правда… А он?! Эта мысль иглой пронзает мозг. А он меня любит?!
