Книга Невеста из Холмов - Янка Лось

нее по стволу, цепляясь за сучья, на крышу то ли спрыгнул, то ли сполз Эдвард Баллиоль, чьи локоны залихватски украсились листьями и немного корой. Поднимавшиеся обратно на крышу Эния с Кхирой дружно завизжали и скрестили руки на груди одинаковым, как в танце, движением.

Эпона всего лишь встала во весь свой внушительный рост и констатировала:

– Подглядывал.

И лишь тогда Эшлин вспомнила, что люди как-то очень щепетильно относятся к обнаженному телу. Так щепетильно, что даже нижние одежды порой считают чем-то недопустимым. Это рассказывал отец. Что-то о человеческой красавице, жене злого старейшины, которая по приказу мужа ехала через город верхом, «одетая» лишь в собственные распущенные волосы. И горожане поклялись не смотреть на нее, чтобы красавица избежала позора.

Для ши эта история была непонятна без объяснений и не очень понятна после объяснений. Почему, если муж приказал жене сделать нечто позорное, его род не заступился за нее? Как муж вообще может приказать жене, ведь он не старший по отношению к ней, жена старейшины равна самому старейшине, их души – одно? И, наконец, что позорного в обнаженном теле женщины необычайной красоты?

Конечно, одежды не снимают полностью для прогулки, это чудачество. Обнаженное тело – таинство или необходимость. Таинство ритуала, любовного ложа, исцеления, рождения, благословения четырех стихий. Необходимость каждодневного купания или обливания.

А нижняя одежда – просто одежда.

– Никоим образом, – возмутился Эдвард. – Я хотел первым рассказать вам потрясающие новости. Эния, я не смотрю. Кхира, мы детьми купались вместе. Эпона…

– Переживу, – Эпона не прикрывалась и не считала это нужным. – Если ты хотел что-то рассказать, то мог сделать это сразу, а не висеть, как пьяная ворона. Говори.

Эшлин засмеялась. Кхира обиженно пробурчала что-то в духе «мало ли кто что детьми делал, мальчиком он без штанов бегал, это ж не повод». Эния откинула мокрые волосы и укуталась ими, став еще красивее.

– Ну ладно. Считайте, что я не слышал про ворону и потому не обиделся. Знаете, кто убил профессора Дойла? В Университет пробрались ши! Настоящие ши!

Хорошо, что Эшлин уже доела, – могла бы и подавиться. С лестницы высунулась Мавис в платье поверх рубашки, видимо, услышала голос Эдварда. Заморгала и отвела взгляд.

– Почему ши? – удивилась Кхира. – Ты же помнишь, как матушка говорит – ши приходят в Самайн, они воруют детей и красивых женщин, а мужчин убивают и по частям развешивают по деревьям. Но тут никто никого не развешивал. И сейчас не Самайн.

Мавис смотрела куда-то вниз еще тщательнее. Эшлин пыталась хоть что-то понять:

– Зачем они это делают? Почему детей? Это… ну глупость какая-то.

Однажды они с Мэдью принесли домой потерявшегося человеческого ребенка – был Имболк, Врата открылись. Малыш замерз и плакал. Ройсин усадила маленького найденыша ближе к огню, дала ему медовых леденцов и горячего яблочного сока, Каллен сделал подвеску с колокольчиками, чтобы малыш тянулся ручками, но самым первым делом сообщили старейшине и филидам. Дитя вернули с рук на руки перепуганным родителям в тот же день, благословив семью, а Мэдью и Эшлин похвалили за то, что они не бросили его, но поругали за то, что не пошли по следам и не вернули сразу. «Птенца верни в гнездо, лисенка в нору, человека к дыму и хлебу, – объясняла Ройсин. – Каждому свое место». А потом улыбнулась и добавила: «Теперь у людей будет одним песнетворцем больше. Он ел наш мед, он будет петь, как птица, и пересыпать слова, как орехи в ладони».

– А ректор считает по-другому. И он, уж прости, знает больше, чем Лизелотта! – Эдвард заглушил изумление Эшлин. – Он говорит, что ши притихают только зимой, потому что спят в холмах, а если кого из них разбудить, так это страшно, как шатуна встретить. А сейчас они готовятся к Дикой Охоте и совершают разные ужасные вещи. До Самайна не так и долго.

– Если это правда, – проговорила Эпона, – хорошо, что здесь инквизиция. Ши – хищники. Возвращаются по кровавому следу.

– Да откуда вы это взяли? – закричала Эшлин. – У меня дома про ши говорили только хорошее. Какие дети, зачем им чужие дети, они своих рожают. Какие женщины, зачем?! Ну бывали дети смешанной крови, но…

Она испытала невероятное желание зажать себе рот обеими руками, потому что теперь все смотрели на нее.

– Эшлин, – Мавис так и смотрела вниз. – Мою маму украли ши прямо со свадьбы. Дикая Охота. И потом родилась я. Вот. Мама… она не врет.

У Эшлин родилось около ста вопросов разом, но Мавис закрыла себе рот рукой и убежала.

– Сказать по правде, – тихо заметила Эния, – мама-то может и врать. Мало ли кому она приглянулась. Но Овечка в это крепко верит. Пойду успокаивать, моя очередь.

– Наша Эния больше похожа на дочку ши, чем Мавис, это-то правда, – добавила Кхира. – Только мама Овечки не врет. Многие помнят ту свадьбу лорда Десмонда, на которую напала Дикая Охота. И когда Агнес Десмонд вернулась, ее волосы были совсем белые, и она не помнила свое имя. Лорд Десмонд признал Мавис, но – сама понимаешь, Эшлин…

Эшлин ничего не понимала. Все говорили так уверенно. Говорили то, чего быть не могло. И продолжали говорить.

Про украденных детей. Про убитых ради забавы. Про вмороженных в лед и развешанных по деревьям. Про сожженные дома. Про кровавые полосы на лицах ши.

Ши?!

– Давайте сворачивать, – распорядилась Эпона. – Эшлин такого раньше не слышала, а вы вон все подробности вывалили – одна другой хуже. Баллиоль уже зеленый весь.

Эдвард энергично запротестовал. И понесся рассказывать, как дурацкий комендант даже не выслушал их с Аоданом, объяснявших, что воды на профессора Тао вылилось всего полведра, значит, и порка должна быть половинной. За полведра-то. За полведра!

– Эдвард Полведра, да замолчи уже! – воскликнула Кхира. – Где новенькая наша?

Так граф Баллиоль стал Эдвардом Полведра.

* * *

Эшлин ушла с крыши легко и тихо – так, как пришла.

Она брела по тропинке от коллегии к библиотеке и не заметила, как свернула в сторону. Многие дома людей казались ей одинаковыми, и среди них она легко могла заблудиться. По крайней мере, мужскую коллегию от женской можно было отличить по цветам. Возле женской цвели гортензии, а возле мужской тянулся вдоль фасада шиповник. Наверное, с намеком на то, что вылезать ночью в окна себе дороже.

Вспоминать то, чего она наслушалась, не хотелось. Не вспоминать было невозможно.

Она очнулась, когда почувствовала на себе внимательный взгляд, подняла голову и окаменела. На другой стороне ручья с рыжей от железа водой, который,