светильников, а впереди, у алтаря курились благовония, да так, что аж дым шёл. Жрец собственным примером показал нам, как следует приветствовать их богиню, и мы повторили за ним, а после подошли поближе и с поклонами принесли на алтарь перед статуей часть даров, ибо нам сказали, что это изваяние только одной ипостаси Махеши — Сарсути, той, что внимает и наблюдает.
У храма оказалось два уха, и нас провели в левое, где в зале поменьше, а в остальном ничем почти не отличном от первого, стояло изваяние Чанды, гневной ипостаси богини. Моё внимание на себя она обратила тем, что в её восьми руках, хотя у Сарсути их было всего шесть, виднелись разные виды оружия, а сама она окрашена была в красный, рыжий и чёрный цвета, лик имела грозный и восседала на льве, поджав под себя одну ногу.
Мы принесли богине ещё часть даров и принялись было слушать речи жреца, когда господин Гувэй закашлялся, попросил его извинить и в сопровождении Сухила и мастера Ванцзу, который его поддерживал, заковылял к выходу из храма. Вместе с ними, опасливо косясь на статую, пошли и двое солдат, что прибыли вместе с нами, и хотели было пойти и мы с Сяодином, но посол замахал рукой и хрипло попросил — «Нет, должен же кто-то принести остальные подношения…». Он снова закашлял, а наш проводник перевел жрецу его слова, и тот кивнул.
Мы с Сяодином переглянулись, но отказать у нас языки не повернулись. Так что мы побрели за остальными, но, когда наши спутники во главе с сянями Гувэй и Ванцзу ушли в сторону галереи и выхода, мы с Сяодином последовали за жрецом в третий зал. Тот ничем не отличался от предыдущих, кроме того, что статуя там тоже была шестирукой, окрашенной в мягкие оттенки синего и зеленого, и выглядела так, словно хотела обнять весь мир. Мы уже знали, что то Бхавани — богиня милующая и одаряющая, та, что оживляет, и тут-то нам бы и пригодился толмач, но увы, Сухил отчего-то решил, что послу он нужнее. Так что пришлось нам будто дуракам кланяться и возносить молитвы на своем языке, прося всего благого и с избытком, и сквозь наши голоса звучало непонятное бормотание жреца. Наконец, мы затихли и замерли в молчаливом благоговении, а он всё бубнил, покуда кто-то не отвлек его, да так резко, что мы одновременно обернулись.
Позади, помимо жреца, стоял незнакомый юноша и что-то шептал своему старшему на ухо. И, похоже, то было нечто важное, ибо он что-то бросил нам и вдвоем с прислужником стремительно удалился.
— И что нам теперь делать, Мэн-гэ? — шепнул мне Сяодин. — Я ведь ни слова не понял из того, что он нам сказал.
— Ты говоришь так, словно ты один не понял, — буркнул я.
Взгляды наши вновь встретились. И, кажется, мы оба силились подавить неловкую улыбку от того, как всё глупо и внезапно вышло. Дабы не осквернять святилище своими неуместными проявлениями чувств, словами и жестами, я предложил, пятясь, как это обыкновенно полагается в храмах, пойти назад и покинуть зал. Так мы и поступили, а уж в галерее, отойдя на почтительное расстояние от зала, повернулись и быстрыми шагами пошли к выходу.
На открытом воздухе уже устоявшийся жар поднявшегося высоко в небо солнца ощущался особо сильно, и я невольно со стыдом и смущением подумал, что зря всех только в это втянул — все эти богини, хоть и были хороши, но никак не походили на Ни-Яй.
«Куда же делись наши спутники? — прервал мои мысли Сяодин. — Надобно отыскать их». Я кивнул, и мы прошли немного по тропе туда, откуда пришли, но место было почти полностью открытым, и мы не сомневались, что и дальше никого не сыщем. Куда ж они подеваться могли?
Полные недоумения, мы обогнули храм и пошли по тропе поменьше вперед. Первое, что бросилось в глаза — это два каменных змея с коронами на головах, что тянулись вдоль тропы своими изогнутыми туловищами и хвостами, и ещё то, что в том внутреннем парке было куда больше зелени, даже росли кустарники и деревья.
Мы оглядывались по сторонам, но так и не замечали не только тех, с кем пришли, но и вообще людей. Меня начала мучить тревога, и, верно, оттого я и не заметил, как мы дошли до конца тропы и остановились прямо перед большим изваянием очередной богини. Вот только она заметно отличалась от тех, что мы видели прежде — лик её был бесстрастным и почти что пустым, глаза словно глядели поверх наших голов, в отличие от глаз ипостасей Махеши, будто взиравшей на паломников и их подношения. Рук у этой богини было восемь, как у Чанды, и в некоторых из них виднелось оружие — меч, нож, лук и посох, но в других были зажаты веретено, раковина, какой-то шар и что-то ещё. Что это такое — уразуметь я не сумел. Но самое важное было то, что нижнюю часть этого изваяния оплетал огромный хвост каменного змея, так что и понять было нельзя — ноги там или такой же точно хвост — а над головой капюшоном нависло множество змеиных голов.
Странный трепет охватил меня, и тогда я понял — вот же она, та, ради кого мы явились! Наполненный этим чувством, я склонился в глубоком поклоне, а, когда выпрямился, то заметил, что Сяодин ошарашенно смотрит на меня, и поделился с ним своей догадкой. Тогда он тоже поспешно поклонился, хотя и менее почтительно, и уже хотел было что-то сказать мне, когда оба мы заметили, что вовсе были там не одни. Какая-то по виду совсем древняя старуха с распущенными седыми волосами и в белом одеянии, скрывавшем почти всю её фигуру, срезала цветы, а, закончив с этим, двинулась в нашу сторону и лишь на расстоянии чжана заметила нас.
Опасаясь, что можем её напугать, мы почти что одновременно изобразили тот приветственный жест, что был в ходу у местных жителей, и слегка поклонились ей. Старуха ответила нам тем же. В этот момент мы заметили, что к нам спешит Сухил. Остановившись рядом, он, тяжело дыша, проговорил: «Ах, вот вы где. Я так долго искал вас. Нехорошо…».
Он что-то ещё говорил, но я невольно начал следить за тем, как
