Серко не ответил, но теперь его зубы стучали не только от холода.
*************
До самой ночи Влада пыталась отогреть насквозь промокшего брата. Не покладая рук она растирала Серко сухой тряпкой, сушила одежду, отпаивала его горячим отваром из трав. Сестра трепетно заботилась о нём как никогда прежде. Серко успокаивал себя мыслью, что это лишь от вины. Влада рискнула его жизнью напрасно, но, наверняка, не нарочно. Жалкая помада не стоила купания в Сыте. Серко ничего не говорил, не пытался обвинить Владу в чём-то, только зябко кутался в старое одеяло возле костра.
Разводить огонь в лесу, где могли оказаться враги, было глупой затеей. Не только свет от огня, но и запах дыма мог привлечь чужаков. Путешествие началось с беды, неприятности липли к детям Волчицы с первого шага, хотя Серко признавал, что во многом они сами повинны... И кому только доверился род, как можно было вести себя так безрассудно?! Сокрушаясь над этим, он даже не замечал, как Влада смотрит на него через пламя. Беззвучно двигая сухими губами, она сжимала добытую в залоге со смертью помаду.
Вскоре Серко забылся в тяжёлом сне. Жаркая тьма навалилась на охотника как-то сразу и без сновидений унесла в полнейшую пустоту, но Зверь беспокоился. Он не позволил двоедушцу спать крепко, будто чуял рядом угрозу – то ли другого Зверя, то ли подкравшегося человека. Наконец Серко не выдержал и проснулся, но стоило открыть глаза, как он увидел перед собой алые губы – уста горели на бледном лице, как свежая рана от боевого ножа. Кожу на лице Серко обожгло сбивчивым горячим дыханием. Посреди ночи Влада пришла к нему в одной лёгкой рубашке и склонилась к широкой груди. Белая Волчица смотрела в лицо старшего брата, словно очень ждала его пробуждения.
– Ты чего губы накрасила? – сморозил Серко первую глупость, которая только взбрела ему в голову. Лицо Влады на миг озарилось усмешкой, но никакого веселия в ней не было:
– А что? Нравлюсь?
Что за новые игры?! К чему посреди ночи являться к нему как изголодавшийся хищник? Мысли, гонимые прочь, вдруг вспыхнули в голове у Серко с новой силой. Но не успел он предостеречь Владу, как она прижалась плотнее и задрожала всем телом под тонкой рубашкой. Алые губы прильнули ко рту Серко, он ощутил приторный вкус помады, жар разгорячённого тела и растущую в томительном напряжении ярь. Схватив руки брата, сестра заставила сжать свои бёдра. Она спешила забраться к нему под одеяло, и сама задирала край своей тонкой сорочки. В глазах Серко вспыхнул ужас. Грань запретного оказалась так близко, что он оробел и не знал, как противиться этому!
– Один выжил, единственный. Судьба моя, предназначение, – горячо шептала Волчица, не переставая покрывать лицо Серко поцелуями. Вкус сестринских губ смешался с солёной от крови слюной – согласие весты, последний шаг перед соитием! Но кровь наконец выдернула Серко из оцепенения. Зимний Волк пробудился, отрезвил человеческий разум и заставил двоедушца отпрянуть – брат с силой оттолкнул Владу прочь.
– Т-ты что! – заикаясь, выкрикнул он. Серко ждал смеха, шутки от Влады, ведь с этим всё могло остаться лишь опасной игрой. Но она смеяться не собиралась. Голубые глаза пожирали Серко с алчностью зверя, в них сверкала лишь страсть и неутолённая жажда.
Влада медленно поднялась на ноги и рубашка бесстыже обтянула её стройное тело. Серко с трудом отвёл взгляд от сестры, показалось, что он чуть не сорвался в бездонную пропасть.
– Познай меня, Серко… Ты единственный силой владеешь, коя может затмить проклятие – нашей силой... Обречена я вечно выть в одиночестве, но не для того внутри меня прячется Волк, чтобы так запросто судьбе покориться. Всех, кто сватался ко мне, я испытала. Поначалу без злобы, только хотела проверить любовь. Но когда первые умерли, сердце моё окаменело. Ради потехи стала изводить смелых охотников, а их влекло ко мне как на течную самку. Ни страх, ни власы срезанные глупцов в стороне не держали… Хорошо же я вызнала силу проклятья, каждую Зиму и каждое лето смелые находились: приходили ко мне, залога просили, но сгинули все!
Подскочив к брату, Влада обняла его снова. Она торопливо и сбивчиво начала бормотать, будто хотела вложить в каждое слово частицу той боли, что скопилась за долгие годы проклятия.
– Волчицей меня одинокой прозвали, и правильно! Любви мне не дано испытать, род не дано с мужчиной продолжить, но есть средство! Поняла это, почуяла, когда в первых походах мы с тобой у одного костра ночевали – я каждую ненавидела, кто на тебя только взглянет! Не жалко мне было твоих потаскух, не жалко совсем – ни Цветаву не жаль, ни Видану! Смеялась я в стороне, когда ты от них отвернулся. Знала, что старший брат мой – единственный мне предназначен, в мире больше нет таких и не будет! Проклятие крови только кровью и борется! Глупцов пришлых больше не надо мне, только ты один нужен! Познай меня!
Закончив, Влада вновь потянулась к губам, но Серко уже совладал с собой и холодно ей ответил:
– Вот почему мать тебе по щеке врезала...
Эти слова заставили Владу вздрогнуть, как будто её снова ударили по лицу. В голосе брата звенело негодование, он осуждал её и не понял откровенной мольбы:
– Ты рассказала Старшей, как хочешь проклятие побороть, дозволенья спросила, а мать тебя по роже наставила?!
Влада медленно отступила назад. Из-под накрашенных помадой губ показались клыки. В просьбе Волчицы не было унижения, она твёрдо знала, что делает:
– Мать должна понимать, кого родила и на что обрекает потомство! Доли хорошей для дочери не пожелала, отринула верный путь, – в ночной темноте глаза сестры холодно засверкали, как будто на дне зрачков
