отчего у Шпандау на душе стало еще гаже. Бывают такие минуты, когда ты всерьез надеешься, что люди поведут себя как сволочи, и как раз в эти-то минуты они поступают иначе.
— Ну как ты? — спросил у Брюса Шпандау.
— Неплохо. Хотя они мне сказали, что я уже никогда не смогу играть на фортепьяно. — Ему было трудно говорить. Повязка не давала двигать челюстью, не считая того, что ему располосовали пол-лица.
— Послушай…
— Я сам виноват, — сказал Брюс. — Вы говорили не вступать с ним в контакт, а на меня напал охотничий азарт, вот я и не послушался. Глупо вышло.
— А в остальном ты в порядке? Нужно что-нибудь?
— Для меня это что-то вроде отпуска. Мне ведь по-прежнему платят за работу, так?
— Ну естественно!
Когда Шпандау собрался уходить, Бэйб шепнула ему:
— Ну все, довольно. В вашу контору он не вернется.
Шпандау в ответ лишь кивнул.
— И вся эта лабуда насчет того, будто это он сам виноват… В общем, не думаю, что вам удастся так легко соскочить с крючка.
— Чего вы от меня хотите?
— Хочу, чтоб вы открутили стрелки примерно на сутки назад и вернули моему мужу его лицо. Всего пятью сантиметрами ниже, и ему рассекли бы яремную вену. И на том спасибо.
— Если что-нибудь понадобится, позвоните мне или в офис, мы обо всем позаботимся.
— Уолтер уже был здесь до вас. Просто сам господин Хитрожопость. Вы с ним друг друга стоите. Оба хреновы эксплуататоры. Меня от вас тошнит. Неудивительно, что от вас сбежала жена.
Шпандау стоял молча и кивал. Не видел смысла возражать, тем более что и сам не сомневался в ее правоте.
ГЛАВА 16
Он подъехал к воротам Анны и позвонил. Ему открыли. Во дворе его встретили двое бывших морских пехотинцев, нанятых им все в тот же день. Он повторил им инструкции, но тут из дома вышла Анна.
— Как дела у вашего друга?
— Они его подлатали и накачали лекарствами. В будущем ему понадобится хороший пластический хирург.
— Беру это на себя. Уж в Голливуде этого добра навалом.
Они прошли в кухню, уселись за стол, и Анна налила две кружки кофе. Внезапно обоим, и Анне, и Шпандау, показалось, что они очутились в одной из тех многочисленных уютных кухонек на ранчо, где прошло их детство.
— Это все из-за меня, — сказала Анна. — Надо было послушаться вас и никуда не ездить.
— Нет, вина на мне. Это я неудачно спланировал операцию.
Анна покачала головой.
— Вы еще не устали постоянно таскать на себе власяницу?
— Я устал быть таким дураком, — признался Шпандау.
— Хотите, чтобы я вас крепко обняла и утешила? Ну уж нет, извините. Материнской заботливости во мне ни на грош. Слушайте, мы облажались. Причем оба. Не возражаете, если мы разделим тяжесть вины? По мне, так облажаться всего наполовину — это не так уж и позорно, почти терпимо. Я присмотрю за тем, чтобы ваш друг получил самый лучший уход.
— Дело не в этом…
— А в чем тогда? — спросила она. — Ищете повод, чтобы и дальше есть себя поедом? Сколько вас знаю, столько и вижу, как вы сами себя настраиваете то на одно поражение, то на другое. В день нашего знакомства вы проделали тот же трюк со мной. Ни разу не видела, чтобы человек так отчаянно стремился к поражению. Что же вы такое натворили, чтобы заставить Дэвида Шпандау с такой силой ненавидеть Дэвида Шпандау? Я за вами наблюдаю как завороженная.
— Поэтому вы меня и наняли? Ради развлечения?
— В яблочко! Я никому не нужная стареющая кинозвезда. Мне больше нечем себя занять. К тому же вы на меня запали.
— Да неужели?
— Да, черт возьми. Вы страшно меня хотите, но идете не тем путем. Демонстративное презрение срабатывает только в начальной школе. Ну, там, макнуть косичку в чернильницу и тому подобная хрень.
— А есть способ получше?
— Ну разумеется. Может быть, однажды я вас в него посвящу. А пока вы выглядите измотанным. Если хотите отдохнуть, у меня есть свободная комната. Думаю, я смогу еще ночку потерпеть со своими испытанными методами обольщения, так что на ваш сон никто не покусится.
Шпандау допил кофе и встал. Казалось, из него, как из песочных часов, утекли последние песчинки сил. Анна заметила это по его лицу, и даже мощная фигура Дэвида как будто усохла на пять-десять сантиметров. Она не хотела, чтобы он уходил, и явно покривила душой насчет материнских инстинктов — это удивило даже ее саму. Анна не могла вспомнить, когда у нее в последний раз возникало желание позаботиться о мужчине, а не просто переспать с ним. Все, о чем она сейчас мечтала, это проводить Шпандау наверх, уложить в постель, может быть, прилечь рядышком и слушать, как он дышит, засыпая в ее объятиях. Только и всего.
— Я лучше поеду домой, — ответил Шпандау.
— Сказано настоящим ковбоем. Господи, до чего вы напоминаете моего папу. Тот был вылитый Рэндольф Скотт[39]. Даже самокрутки так же сворачивал. У нас было крошечное ранчо рядом с Веко. Из таких людей только гвозди делать. Однажды на лесопилке он отрубил себе мизинец да так и проработал весь день, а палец болтался в перчатке.
— Я вырос среди таких же парней. До сих пор с некоторыми из них общаюсь. А что с ним случилось?
— Одним воскресным утром он позавтракал, а потом зашел за конюшню и перерезал себе горло. Без особых причин, или, по крайней мере, он никому о них не сообщал. Ни записки не оставил, ни какого еще драматического дерьма. Мне тогда было десять лет. Пришлось стать взрослой, чтобы наконец понять, что он просто превратился в камень и не смог так жить. Он был настолько тверд, что эта твердость под конец распространилась до самого сердца, вот и все.
— Так все и было на самом деле? — усомнился Шпандау.
Анна улыбнулась.
— Отцу действительно отрезали палец — после того как он размозжил его дверцей автомобиля. Он был владельцем фирмы, торговавшей в Веко «Тойотами». Умер от инфаркта во сне. Слишком налегал на бифштексы.
— Ну хоть на Рэндольфа Скотта он был похож?
— О, это да. Вплоть до ямочки на подбородке.
— Все равно хорошая история получилась.
— Я ее придумала, чтобы внушить вам надежду.
— Боюсь, по части надежд как раз вышло слабовато.
— Правда? Вот дерьмо.
Они поглядели друг на друга. Ей хотелось его поцеловать. Хотелось, чтобы и ему захотелось ее поцелуя. Ей хотелось протянуть руки и обвить его шею,
