вильнул вбок и влетел в мексиканский ресторан. Провожаемый удивленными взглядами, Шпандау бросился за ним к кухне.
Он сильным ударом распахнул металлическую дверь кухни. Щуплый мужчина в черной куртке «Наскар» держал раскрытую опасную бритву у горла поваренка, еще совсем мальчишки. Мексиканец постарше, явно повар, глядел на происходящее, окаменев. Шпандау остановился, изучил искаженное паникой лицо, выглядывающее из-за плеча поваренка. Коротышка, словно танцуя, медленно вел поваренка к затянутой сеткой двери, ведущей в переулок. Еще секунда — и он выскочит за дверь и удерет. Инстинкты велят нам заботиться прежде всего о собственной заднице, поэтому, устремись Шпандау вперед, первой реакцией противника будет не полоснуть по горлу поваренка — наоборот, он выпустит жертву и кинется открывать дверь. Шпандау шагнул вперед.
В этот самый момент повар замахнулся жирной черной полуторакилограммовой чугунной сковородой фирмы «Додж» и впечатал ее в затылок Шпандау. Тот рухнул ничком, перед глазами плясал фейерверк. Через несколько секунд он пришел в себя, лежа у ног поваренка и прижимаясь щекой к маслянистому кафельному полу. В нос шибанул тошнотворный запах плитки, по которой недавно прошлись шваброй. Шпандау заглянул в лицо склонившегося над ним повара.
— Он мой сын, — извиняющимся тоном сообщил повар. Шпандау улыбнулся и подумал: «Это он про поваренка», — а потом почувствовал сильнейшее головокружение и решил больше не сдерживаться и отрубиться.
ГЛАВА 15
— У тебя сотрясение, — констатировал лейтенант Луис Рамирес из лос-анджелесской полиции. Вид у него был сострадающий, хотя он даже не удосужился вызвать врача или хотя бы дать Шпандау, которого непрерывно рвало в туалете мексиканского ресторана, бумажные полотенца. — Это уж как пить дать.
Шпандау никогда не считался хлюпиком, но Рамирес был еще крупнее. Он был как стена, сто девяносто три сантиметра мышц и городского вельтшмерца[37]. Его темные волосы были подстрижены достаточно коротко, чтобы через них проглядывал десятисантиметровый шрам, которым его наградил какой-то накачавшийся наркотой метис при помощи разбитой бутылки из-под муската.
— Таково твое профессиональное мнение, — поинтересовался Шпандау между приступами рвоты, — или это всего лишь догадки?
— Я раньше боксом занимался, — сообщил Рамирес, — но голова у меня хрупкая, что твоя яичная скорлупа. Я помню симптомы. Кстати, смыть за собой не хочешь? — спросил он, скорчив недовольную гримасу.
Шпандау протянул руку и нажал на рычаг унитаза. Они с Рамиресом были знакомы уже года два. Шпандау было трудно пронять, но в присутствии Рамиреса ему часто становилось не по себе. Тот был куда умнее и образованнее, чем желал казаться, но имел репутацию человека, склонного к насилию. Шпандау при нем чувствовал себя так, будто пытается удержать качели в состоянии равновесия. Малейшее неосторожное действие — и они качнутся в ту или другую сторону.
— Если у тебя вот-вот случится разрыв аневризмы, — сказал Рамирес, — то я бы предпочел, чтоб ты все-таки дождался, пока мы договорим и пока кто-нибудь не дотащит тебя до участка. Тогда ты можешь откинуть копыта любым удобным для тебя способом.
— А зачем мне ехать в участок? — спросил Шпандау, пополоскав рот над раковиной и сплюнув.
— Ну уж я прямо и не знаю, — ответил Рамирес. — Может, из-за того, что ты по неосторожности поставил под угрозу жизнь мирных граждан? Забыл известить полицию о том, что совершается преступление? Что по этому поводу говорит закон? Достаточный ли это повод? Думаю, да. Вполне достаточный. Во всяком случае, хорошо звучит. Что же еще? А, превышение скорости. Нарушение правил перехода через улицу. Да что хочешь. Скольких людей ты сегодня чуть не подставил под удар? Дай-ка я сосчитаю.
— Я невинен, как… — мозг Шпандау вдруг отключился. Голова зверски болела.
— …новорожденный ягненочек? — подсказал Рамирес. — Не хочешь ли рассказать мне, зачем, гоняясь за этим парнем, ты вломился в мексиканский ресторан в фешенебельном районе Лос-Анджелеса, да еще и средь бела дня?
— Мы углядели его в толпе. У него была опасная бритва. Вот мы и побежали за ним.
— Думаешь, он охотился за твоей клиенткой?
— Ага, не исключаю такой возможности. А ты что думаешь?
— Господи, — не выдержал Рамирес, — я думаю, вы искали его и вы его нашли — вот что я думаю. А еще я думаю, что здорово было бы известить полицию, если видишь, что психи с опасными бритвами бегают на свободе. Мы бы тут повсюду своих понаставили. У нас есть подобный опыт.
— Он, к сожалению, не известил нас заранее, что явится.
— Но ты же предполагал, что он мог прийти. Этого было бы достаточно. А теперь твой коллега ранен, а ты сам поставил под угрозу… ох, даже не сосчитать сколько жизней ни в чем не повинных людей. Славно потрудился. Ты знаешь, кто он такой?
— Нет.
— Только попробуй обмануть меня, Дэйв, и я поджарю твои яйца на вот этой самой сковороде.
— Мы не знаем, кто он. Как там Брюс?
— Тот юноша, который теперь выглядит как Борис Карлофф[38], и всё благодаря тебе? Мы отправили его в больницу. У него останется миленькое напоминание о сегодняшнем дне, но уверен, он и дальше будет неоправданно высокого мнения о тебе. Санчес сейчас возьмет с тебя показания. Пусть это будут враки, но постарайся, чтобы они звучали как можно убедительнее. Не хочу сам копаться в твоем деле, с меня хватит.
— А Анна? С ней все в порядке?
— Мы проводили ее до дома. Возможно, ее показания удовлетворят нас немного больше, чем твои. По-моему, ты ей нравишься.
— С чего ты взял?
— Я продолжал пинать тебя, ожидая, пока ты придешь в чувство, а она велела мне прекратить, — сказал Рамирес.
Шпандау с тяжелым сердцем поехал в больницу. Оказавшись у стойки регистратуры, он справился насчет Брюса, и ему сказали, что тот все еще в отделении экстренной помощи. Брюс потерял немало крови, но состояние у него не тяжелое. Но все же, как было сказано, следовало подождать, пока господина Хэмилла не доставят в его палату. Шпандау кивнул, подождал, пока медсестра отвернется, и направился в отделение экстренной помощи. Он шел мимо ряда одноместных отсеков, пока у одного из них не увидел Бэйб, жену Брюса. Она держала на руках дочь. При появлении Шпандау Бэйб уставилась на него.
— По крайней мере, в смелости вам не откажешь, — сказала она, — иначе вы б не рискнули сюда заявиться.
Брюс лежал на койке, лицо его скрывалось под повязкой. Разрез прошел от переносицы почти до мочки левого уха, рассек носовую пазуху и обнажил чуть ли не всю левую сторону черепа. Парня накачали обезболивающим, но он вел себя так же приветливо, как обычно,
