собственной партии, как при нынешнем Конгрессе 75-го созыва. Никогда прежде у нас не было столько медянок, — а вы, должно быть, помните, что именно медянки во время Гражданской войны изо всех сил старались вынудить Линкольна и его Конгресс сдаться, оставить нацию расколотой надвое и вернуться к миру любой ценой».
Рузвельт заявил, что не как президент страны, а как глава Демократической партии, на которого возложена обязанность проводить в жизнь ее либеральную платформу, он имеет право выступать на первичных выборах Демократической партии, когда речь идет о выдвижении консервативных или либеральных кандидатов либо в случаях «очевидного злоупотребления моим именем». Либералы, утверждал Рузвельт, признают, «что новые условия во всем мире требуют новых средств», тогда как консерваторы «не признают необходимости вмешиваться в ход событий и предпринимать меры для решения новых проблем»352.
Позднее Рузвельт пошел в своих декларациях еще дальше, заявив, что он предпочел бы <видеть в Конгрессе> либеральных республиканцев, чем консерваторов, принадлежащих к его партии, и что он по-прежнему будет ратовать за избрание либералов на федеральных выборах и на выборах в штатах — независимо от их партийной принадлежности353.
То, каким образом при чистке использовались символы, показывает не только, что ФДР прекрасно понимал их значимость, но и что его оппоненты все яснее осознавали степень могущества слов. Когда Рузвельт попробовал окрестить всех консерваторов «медянками», «Геральд трибюн», газета Республиканской партии, отозвалась обвинением, что Рузвельт навешивает новый ярлык на своих критиков, чтобы «опорочить их совершенно незаслуженным предубеждением». Интересно, что газета задавала вопрос: «Уж не подсказаны ли “медянки” сторонником такого полемического приема г-ном Термондом Арнольдом?»354 Учитывая, что Арнольду принадлежит исследование «Символы правления» (книга вышла в 1935 г.), а в марте 1938 г. он был назначен заместителем генерального прокурора355, «Трибюн» имела все основания задавать такой вопрос. Вместо того чтобы спорить, кто «настоящие медянки», консервативные оппоненты ФДР, у которых к тому времени уже имелось несколько лет опыта сражения за символы, назвали действия Рузвельта «чисткой». Уильям Лейхтенберг отметил, что, поскольку слово «чистка» быстро стало общим названием, обозначающим действия Рузвельта, «президент как бы принял неправую сторону в “моральном” вопросе». Это слово «вызывало в сознании картины физического уничтожения Рёма и других нацистских лидеров Гитлером в 1934 г. … [и] так как чехословацкий кризис привел к мюнхенскому сговору, нетрудно было представить себе, куда идет Рузвельт с той же неутолимой жаждой власти, какой отличались европейские диктаторы»356. Хотя ФДР возражал против такого названия и утверждал: слово «чистка» применялось «теми, кто находился в оппозиции к либерализму», чтобы «представить мое поведение в ложном свете», — этот ярлык все же пристал к нему357.
Рузвельт боролся за избрание либералов в Конгресс и законодательные органы штатов, но в целом чистку расценили как провал. Из всех предвыборных гонок, в которых он принял деятельное участие, только в Нью-Йорке кандидат, враждебный Новому курсу, потерпел поражение358.
Чистка провалилась по многим причинам. Одна из них состояла в том, что из-за плана преобразования суда, проблем с профсоюзами в 1937 г. и рецессии осенью 1937 г.359 авторитет Нового курса понизился360. Да и сама чистка была плохо организована и «проведена неумело и половинчато»361. Вероятно, еще одна важнейшая причина провала заключалась в том, что Рузвельт преувеличивал степень идеологизированности страны. Хотя политика, связанная с Новым курсом, была в большей мере классово-ориентированной, чем политика любого другого периода американской истории, и хотя слово «либеральный» служило словом-символом, помогающим Рузвельту оправдывать собственные действия и добиваться поддержки избирателей конкурирующей партии, американцы все еще жили в старой либеральной традиции: политика у них была не только классовой, а идеологические взгляды отличались умеренностью. Уильям Лейхтенберг отмечал: «Проводя черту между либеральными и консервативными конгрессменами, Рузвельт надеялся, что получит широкую поддержку в деле создания либеральной Демократической партии. К сожалению, идеологические вопросы, казавшиеся ясными в Вашингтоне, становились туманными в Южной Каролине. <…> Различия между либерализмом и консерватизмом не были видны, когда федеральная политическая машина всей своей мощью обрушилась на членов Палаты представителей законодательного собрания штата, где каждый кандидат старался превзойти другого в разжигании расовой ненависти. В конечном счете [в Южной Каролине] победил [противник Нового курса] Смит, которому удалось расколоть голоса фабрично-заводских рабочих. “Требуется очень много времени, — устало комментировал президент, — для того чтобы изжить прошлое”»362.
Неудавшаяся чистка поучительна в двух отношениях. Она показывает, что сила, какой обладает символ «либеральный», не безгранична, и, кроме того, свидетельствует о тенденции, обозначившейся в 1936 г., но ненадолго прервавшейся в 1937-м, а именно: в откликах прессы на чистку 1938 г. нередко можно прочесть, что по сравнению с 1936 г. в этом году выросло число консерваторов, называющих себя консерваторами. Конечно, некоторые консерваторы все еще настаивали на том, что они и есть либералы в собственном смысле слова. Один кандидат в сенаторы от республиканцев утверждал, что суть истинного либерализма «выражена в изречении: “Лучше всего правят тем народом, которым управляют в наименьшей степени”363». С ним соглашался председатель Национального комитета Республиканской партии, заявлявший: «Настоящие республиканцы, баллотирующиеся в Конгресс в этом году, — либералы, а большинство демократов, стремящихся к переизбранию, нет»364.
Однако очень многие консерваторы уже начали принимать, и весьма охотно, определение «консерватор», доказывая, что консерватизм лучше либерализма. Например, именно тогда политик такого уровня, как сенатор Гласс, впервые заявил, что либерал — это «человек, готовый тратить чужие деньги». Как и следовало ожидать, консерватор определялся как «человек, обладающий здравым смыслом». Эллиот Рузвельт, который порой весьма критично относился к программам отца, «определял либерала как того, кто готов “хоть раз что-то испробовать”, а консерватора — как того, кто “останавливается, смотрит вокруг и прислушивается, прежде чем сделать прыжок”». Один читатель критиковал либералов, определяя их так: «“Либерал” в Конгрессе… это тот, кто всегда либерально тратит деньги налогоплательщиков», а другой защищал консерваторов, утверждая, что основы нашего государства были заложены «консервативной американской философией»365.
Среди консерваторов становилось все больше и больше таких, которые уже не боялись называть себя консерваторами и критиковать либералов. Даже «Де-Мойн Реджистер», газета, как мы видели, одной из первых посетовавшая на то, что ФДР неправильно называют либералом, теперь спокойно принимала новую терминологию и выражала надежду, что Америка «опять вступает в трезво-консервативный период». Одна нью-йоркская политическая группа, настолько реакционная, что члены ее думали, будто Дьюи хочет превратить государство в коммунистическое, учредила новую партию и без колебаний назвала ее консервативной партией366.
Если 1936 год знаменует собой логическое окончание спора
