свои семнадцать лет довёл до слез большую половину школы.
И как я с ним стала встречаться — загадка на века.
— Тем более, — шаг ко мне и наши ноги соприкасаются коленными чашечками. — Я рад тому, что мы можем наконец-то поговорить. Спокойно. По душам.
— Вдвоем. — в тон его баритону отвечаю, застрявшая между ним и слегка влажной после прошедшего дождя перегородки.
Казалось между нами все хорошо, создавшаяся дружеская атмосфера, более менее спокойный разговор, перетекающий на серьезные для друг друга темы. Можно смолчать, закрыть все свои тайны глубоко в сердце, выкинув ключ от огромного амбарного замка за спину, прекратив жить ложными надеждами на лучший исход в жизни.
Для неприметной серой мышки действую крайне решительно, вывернув всю себя изнутри, выставляя наготу на показ. Диана права, нужно поговорить с Даней пока не настала крайняя точка наших жизней. Всю жизнь меня никто не будет оберегать, скрывая от каждой тени.
— Скажи, — протягиваю, сжимая до боли ладони. И плевать на неприятно жгучую боль под бинтом. Делать больно, так делай это вдвойне. — Что-бы ты сделал, если у тебя и у твоей первой или второй жены родился ребёнок?
Ну, глупая! Думаю про себя самые постыдные обзывательства в свой адрес, обкусывая внутренние части щёк поочерёдно. Ляпнула не обдумав каждый произнесенный вопрос, касательно двух прошлых браков, тем самым задев Даниила за живое. Может он очень сильно хотел маленького малыша, дочку или сына, что вырастит ещё одной копией его, но ничего не выходило.
Господи, бабушка, какую ты дуреху воспитала. Голова с лукошко, а мозгу ни крошки — любимая поговорка, касающаяся моей тридцатилетней персоны. Четвёртый десяток скоро менять, а в голове Ахиллесова пята.
Прожигающий взгляд Устинова трудно выдержать под напором. Это не Артём, тут не удастся отругать взрослого дяденьку о плохой привычке. Здесь существует один вариант: скукожиться в чернослив, спрятавшись под лавочкой.
— Увы, — его крепкая ладонь скользит от моей шеи к волосам. Слегка поглаживая макушку, аккуратно, боясь сделать больно, сжимая несколько прядей пальцами, заставляя чуть-чуть отогнуть голову кверху, Даня потянулся мне на встречу. — Они бы этого не сделали… в отличие от тебя.
Глава 18
Все слишком хорошо для наступающего ада. Земля уходит из под ног, сердце огромными клешнями вырывают и давят прямо на моих глазах, превращая в кровавое месиво, капавшее с глухим ударом об потрескавшуюся временем и сыростью деревяшку.
— Мы уже не дети с тобой, нам не по шестнадцать и не по двадцать лет, каждый из нас должен нести ответственность за поступки. — говорю, ощущая неприятные чувства.
В горло словно раскаленное железо влили, обжигая все на своем пути, не позволяя дальше произнести и слова, медленно опускалась вниз. Это не сериал, в котором главные герои выясняют отношения сквозь бытовые ссоры с разбиванием посуды или угрозами, в которых проскальзывает до жути раздражающая фраза — «Я заберу у тебя все!».
Это очень трудно. Очень тяжело. Рассказывать о жизни в бегах, воспитывая на руках младенца, маленького котенка, появившегося на фоне безмерной любви. По щекам стекают огромные капли слез. Никчемная истерика, вызванная болью разбитой на мелкой кусочки души, выставляла меня перед повзрослевшим за эти годы статным мужчиной мелкой девчонкой, не имеющей толики опыта взрослой самостоятельной жизни.
Здесь нет ничей вины. В этом виновата я сама.
— Варя, — собирая прилипшие к лицу волосы назад, Даня шумно вздохнул. — Не стоит делать себя виноватой в той жизни, которую сотворили мы сами. Каждый из нас стал жертвой чей-то злой шутки.
— Но это я виновата, что сбежала, — практически сиплю, ощущая себя в теле падшей женщины на земле. — Обрубила все концы и исчезла на целых пятнадцать лет, скрыв самую страшную тайну из всех…
Бесконечный потоп слез сменился неприятным жжением век. Дотерла глаза тканью, думаю я, медленно открывая и закрывая покрасневший взгляд. Утром будет худо, смотреть в зеркало и видеть опухшее после оплакивания всех сломленных судеб будет крайне тяжело. Даже Дианина тоналка или консилер не поможет избавиться от событий ночи.
Я все рассказала ему. Без утайки, выдавая все в самых красочных цветах. О том, как видела его и ту самую блондинку собственными глазами, что орала дурниной про любовь и беременность, о записывающем всю эту дичь Антоне. Поведала как родители, узнав о моем побеге с подругой к бабушке, отказались от меня, через силу написав заявление в опеке о передаче прав на мое воспитание.
И том, как в моей жизни появился крохотный сверток с голубым чепчиком на малюсенькой головке. Ему было три месяца, когда родители приехали в гости к бабушке и увидели собственными глазами настоящий «позор» младшей дочери.
Был лютый скандал, перешедший в драку матери и меня, защищавшей всеми силами сына. Дианка на тот момент еще была в тхникуме, бабушку отпаивал отец валерьянкой. Та не ожидала, как невестка накинулась на родную дочь с кулаками и громким во всех вариациях словом — шлюха.
Много было в жизни сложных ситуаций с родителями, да и сейчас ничего не изменилось. Нашли только в лице ребенка бесплатного раба, которого можно отблагодарить за трудную работу пустым «спасибо».
Опуская в своем рассказе последнюю каплю слез, превращаясь в безжизненную фарфоровую статуэтку, жду того самого толчка в бочину. Благодаря которому упаду и разлечусь осколками керамики.
Самые последние слова застревают на полпути к окончанию нашего с Даней разговора. Дёргаю языком, мычу непонятные звуки, сжимаю на своём горле ладонь. Хочу сказать, как спящий на заднем сиденье джипа Артём желал увидеть родного отца, которого так не хватало в его детстве.
— У меня есть… сын. — не веря услышанным словам, медленно, словно смакую каждую буковку в словах, произнёс Даня.
— Да, — кричу, захлёбываясь в слезах. — у тебя есть пятнадцатилетний сын. Наш с тобою сын, что спит у тебя в машине…
От меня отстраняются, делают два шага назад. Ходит вокруг да около, нервно проводя по волосам своей пятерней. Ловко оборачиваются вокруг своей оси, издают нелепый истеричный смешок, переходящего в настоящий злобный рык дикого зверя.
Резкий свист ветра и рядом с моим перепуганным лицом пролетает мощный кулак. Ударив со всей силы одну из балок, та, медленно, но верно, покосилась набок, смещая всю ось с центра на один из шести углов беседки.
— Я убью её, — доносится до моих ушей самый настоящий холод, заставляющий познать настоящий страх за свою жизнь.
Парализованное тело не реагирует ни на малейшие сдвиги, только чувствует. Проникающую под открытые участки тела прохладу, шум трепыхающейся по ветерку листвы. Даня нависал надо
