это вовсе не наша гипотеза. Наоборот, когда мы допускаем, что нонсенс высказывает свой собственный смысл, мы хотим указать на то специфическое отношение, которое существует между смыслом и нонсенсом и которое не копирует отношение между истиной и ложью, то есть его не следует понимать просто как отношение взаимоисключения[94].
Нонсенс — это парадокс, который нас озадачивает, который заставляет нас искать ответ. Упоминает Делез и Рассела с его парадоксами типов в логицизме. Парадоксы, нонсенсы и абсурды рождаются в теории множеств из-за включения одних множеств в другие. И тут тоже парадокс заставил Рассела искать ответ.
Логика смысла необходимым образом состоит в том, чтобы утверждать между смыслом и нонсенсом изначальный тип внутренней связи, некий способ их соприсутствия, на который мы сейчас можем лишь намекнуть, рассматривая нонсенс как слово, высказывающее свой собственный смысл[95].
И смысл, и нонсенс подвижны. Смысл рождается в стихии нонсенса, бессмыслицы. В этом смысле пример Кэррола, конечно, идеален, но и наш русский нонсенс тоже неплох… нонсенс обеспечивает дар смысла[96].
Нонсенс — это то, что не имеет смысла, но также и то, что противоположно отсутствию последнего, что само по себе дарует смысл. Вот что следует понимать под нонсенсом»[97].
Таким образом, мы увидели, что нет субъекта, который бы порождал смысл. Однако кто воспринимает смысл? Смысл рождается сам (в стихии нонсенса), но как он воспринимается? Есть ли воспринимающий субъект? В «Логике смысла» Делез про это не пишет, но это можно прочитать в его книге «Различие и повторение».
В «Различии и повторении» Делез много говорит о восприятии, о характере бытия субъекта, о том, как в нем сами собой происходят синтезы (а это и есть конституирование смысла). Он широко пользуется понятием «пассивного синтеза». Вообще, понятие пассивного синтеза мы встречаем у Гуссерля, где оно довольно ясно объяснено: путем пассивного синтеза нам даются вещи, о которых мы не думаем специально. Это пред-понимание, пред-знакомство. Активный синтез, в отличие от пассивного — это синтез смысла того, на что мы обращаем внимание (пар. 38 КМ) У Делеза такого понятного объяснения нет. Прежде всего под пассивным синтезом он, кажется, понимает привычку, согласно которой восприятие вещей течет во времени.
Единичные субъекты в принципе существуют, но к попыткам их описания он относится критически.
То содержание является бесконечной континуальностью свойств универсального, упаковывающегося в конечных частных Мыслящих субъектах, рассматриваемых в качестве сущностей. То частные лица — только свойства или облики, развивающиеся в бесконечной универсальной глубине, но отсылающие к сущностям как к истинным определениям чистого Мыслящего субъекта или, скорее, «Себя», заключенного в этой глубине[98].
Скорее, наоборот, субъект распадается:
Если вечное возвращение — высшее, то есть самое интенсивное мышление, то потому, что его высшая связность в самой высокой точке исключает связность мыслящего субъекта, мира, Мыслимого в качестве Бога-гаранта[99].
Тем более он распадается, что надежность мыслящего субъекта напрямую связана с надежностью Высшего субъекта — Бога:
Ницше был, кажется, первым, кто увидел, что смерть Бога становится эффективной лишь при разрушении Мыслящего субъекта.
Таким образом, Мыслящий субъект, Бог и мир — похоже на три кантовские регулятивные идеи — по Делезу, конституируются вместе, и вместе же распадаются. Точнее говоря, распадаются не они сами. Распадается вера в них. И началось это, конечно, с Ницше, хотя первые намеки на это появились, по Делезу, у Юма.
В «Различии и повторении» Делез много пишет о времени (что естественно, если речь идет о повторении — феномене временном). Он обращается к классическим текстам Бергсона и Гуссерля.
Бергсон обратился к Юму, как только столкнулся с аналогичной проблемой: часы бьют четыре… Каждый удар, каждое сотрясение или возбуждение логически независимы от другого, mens momentanen. Но мы сжимаем их в качественное внутреннее впечатление вне всякого воспоминания или видимого расчета в том живом настоящем, в том пассивном синтезе, которым является длительность. Затем мы восстанавливаем их в сопредельном пространстве, производном времени, где можем воспроизвести, отразить, считать их в качестве внешних впечатлений, поддающихся подсчету.[100]
Однако как деконструировать субъекта — ведь у Бергсона и Гуссерля он был? Делез пишет о «личинках» субъектов, множественных и принципиально несамодостаточных:
Мыслящие субъекты — личинки субъектов; мир пассивных синтезов создает систему мыслящего субъекта в условиях, требующих определения, но это система распавшегося мыслящего субъекта. Мыслящий субъект возникает, когда где-то появляется беглое созерцание, где-то начинает работать машина сжатий, способная в какой-то момент выманить различие у повторения. Мыслящий субъект лишен модификаций, он сам — модификация; этот термин обозначает именно выклянченное различие[101].
Он говорит о «привычке», как Юм, и он «памяти», как Бергсон:
Привычка — первоначальный синтез времени, учреждающий жизнь настоящего, которое проходит. Память — основной синтез времени, учреждающий бытие прошлого (то, что делает настоящее преходящим).[102]
Оба эти синтеза он называет пассивными, хотя память возможна и в активном модусе:
Активный синтез имеет тогда два соотносимых, хотя и не симметричных аспекта: воспроизведение и отражение, припоминание и узнавание, память и понимание[103].
Пассивным является и восприятие:
восприимчивость как способность испытывать чувства были лишь следствием и что пассивный мыслящий субъект глубинно учрежден пассивным же синтезом (созерцание — сокращение)[104]
Таким образом, деконструкция воспринимающего субъекта происходит по линии его пассивности. Воспринимающий субъект так же вторичен, как субъект-автор:
Систему наполняют субъекты, одновременно личиночные субъекты и пассивные мыслящие субъекты. Это пассивные мыслящие субъекты, так как они совпадают с созерцанием соединений и резонансов; эти субъекты — личиночные, поскольку они — лишь опора или жертва динамизмов[105].
Рассуждая о том, как рождается философия, Делез пишет, что вещи сами заставляют мышление мыслить:
…различается два вида вещей: не затрагивающие мышление и (Платон скажет об этом ниже) заставляющие мыслить.[106]
Не хватает власти абсолютной необходимости, то есть первичного насилия над мышлением, странности, враждебности, единственно способной вывести мышление из его естественного оцепенения и вечной возможности: таким образом, существует только невольная мысль, вынужденно вызванная в мышлении, тем более совершенно необходимая, что рождается она путем взлома, из случайного в этом мире. В мысли первичны взлом, насилие, враг, ничто не предполагает философию, все идет от мизософии.[107].
Мыслящий субъект и Я, говорит Делез, «заминированы мучающими их полями индивидуации». Проблемы сами работают
