поездка стала определяющей для Макса. Сальпетриер, Бисетр, Санлис, психоневрологическая школа в Нанси Ипполита Бернгейма… Он мечтал о такой вот своей клинике!
– Мне нужно поразмыслить, – ответил Грених. – Так Мезенцеву не предъявишь операцию, которая не оставила особых следов. Он не поверит. Позже поговорю с ним сам. А ты, давай, заканчивай.
Константин Федорович стал снимать с себя белый халат.
– Карточки убирай, опыты Рейзе ты сейчас с ним вряд ли сможешь провести. В общем, закругляйся и зови санитаров, пусть отвезут Куколева в палату, – и вышел.
Глава 8. Пригласительный билет
Грених быстро слетел вниз по лестнице, пронесся по больничному двору, чтобы успеть на трамвай. Пора, наконец, расспросить Риту о том, что именно произошло с Максом в Сальпетриере. Он страшно ругал себя, что растягивал объяснение с ней. Появление человека, умеющего провести безупречный сеанс гипноза, а еще и этот прооперированный через глазницу – были весомым основанием полагать, что за событиями, случившимися в Трехпрудном, стоит по меньшей мере талантливый медик. Прежде чем делиться своими мыслями со старшим следователем, нужно было исключить вероятность участия Макса.
Рита, приняв приглашение играть в театре Мейерхольда, оставила службу медсестры в центре Сербского и всецело отдалась роли Бланш. Разноцветный фургончик нынче разъезжал без нее, представления давали только ее деверь-силач и загадочная африканка. Мейерхольд лично выхлопотал цирковой паре разрешение выезжать на улицы и площади Москвы.
Поэтому, когда Грених подошел к двери квартиры Риты и нашел ее запертой, он поддался искушению войти: у него был свой ключ.
Дом не имел электрификации, с потолка свисала затянутая в паутину пустая люстра для свечей. Меблировку освещал пурпурный свет заката, врывающийся в незанавешенное теперь окно, и нежным полупрозрачным палантином обволакивал круглый обеденный стол, на этот раз вычищенный, но скатертью не застеленный. Квартира была освобождена от животных, увезенных циркачами с собой, только несколько пустых клеток стояли справа от двери вместе со скрученными тюфяками, на которых спали Барнаба и африканка, когда кровать занимали Грених с Ритой. Слева возвышался резной буфет, сразу за ним облицованная плиткой голландская печь и маленький геридон в паре с роскошным креслом, обитым желтой тафтой. С ручки его свисала шаль Риты – она последнее время очень мерзла, нервничала из-за роли и даже принималась покрываться язвами.
Премьера была назначена на первые числа июля. Но радости от приближения сего грандиозного события будущая звезда гостеатра имени Мейерхольда не испытывала. Грених видел и ее раздражение, и попытки скрыть, как тяжело даются репетиции. Всю свою молодость Рита провела у балетного станка, она стирала ноги в кровь, чтобы разучить очередное па-де-труа, отбивала колени, чтобы, подобно Ксешинской[10], сделать рекордное количество фуэте, но жизнь заставила ее сменить балет на цирк, последовала череда тренировок на трапециях, стоивших ей тоже недешево, а теперь еще и театр. Она не подозревала, когда давала согласие Мейерхольду, что в этот раз будет сломлена, не вынесет очередной реформы в амплуа.
Играть в театре – труд не меньший, чем танцевать на сцене и летать под куполом цирка. Но Рита не могла отдаваться такому труду без любви. Пьеса ей показалась невероятно скучной и неинтересной. У Бланш было много слов, которые требовалось выучить наизусть. Мейерхольд пытался избавить ее от легкого итальянского акцента, объясняя, что советская артистка не должна говорить как иностранка, глотать слоги и произносить все согласные, точно они двойные или тройные. Рита, как маленькая, топала ногами и кричала, что не собирается избавляться от части своего естества. Зато русскую в ней никто так и не распознал, сказка про цирк Чинизелли прижилась, итальянкой она была вполне убедительной.
Размышляя, Грених опустился в кресло, взглядом устремившись в окно. Неподвижно уставившись в пыльное стекло, он прождал полчаса. Стало скучно, и он потянулся к геридону, на котором лежали рассыпанные советские газеты, а сбоку – потрепанный томик Блока, распахнутый на стихотворении про Карпаты. Грених подтянул книгу к себе, и из-за страниц выпал пригласительный билет.
Вроде ничего особенного – обычное с виду приглашение из мелованного картона, величиной с ладонь, разукрашенное вручную причудливыми завитушками, чем-то напоминающее карту Таро. Некую Коломбину звали на театральное мероприятие, обозначенное лозунгом «Даешь шалость в маске!», ниже были цифры: 13–34.
На одной стороне – изображение балансирующей на канате дамы в белом парике и объемной пачке, расшитой ромбами, на другой – надпись: «Очаровательная Коломбина, приглашаем Вас принять участие в собрании клуба «Маскарад». Маска и костюм – в соответствии с Вашим именем – обязательны. Инкогнито гарантируется. Театральная антреприза – беспрецедентный психологический эксперимент. Совершенно бесплатно. Адрес: угол Большой Садовой и Тверской, вход со стороны театра; 1 июля, пятница, 1927 года; полночь. Вас встретит капельдинер в костюме беса».
Все бы ничего, но такое же приглашение Грених обнаружил у себя в кабинете в институте двумя днями раньше, только цифры там были другие, а вместо дамы в белом парике выведена мужская фигура в черном фраке, голова персонажа была наклонена, лицо скрывали поля и высокая тулья цилиндра. Он решил, что кто-то из пришлых пациентов обронил это приглашение во время консультации, и отложил его в сторону, не прочитав, что на нем.
Теперь Грених недоуменно приподнял брови.
– Коломбина? Капельдинер в костюме беса? – призадумался он. Тут же вспомнилась Рита, пружинисто вытанцовывающая на сцене Мариинского театра партию Коломбины, вспомнились кулисы, ее юное личико, ее смелость, то, как она, сидя на пуфе, согнувшись, развязывала ленты пуантов, не смущаясь своих голых колен и слишком откровенной пачки, ее струящиеся шелком черные волосы, высвобожденные из тугого пучка… Да так глубоко ушел в воспоминания, что вздрогнул, когда хлопнула входная дверь.
Он едва успел сунуть карточку с приглашением обратно в томик Блока, как Рита прошла мимо него сомнамбулой, то ли не замечая никого в кресле, то ли делая такой вид.
На ней были нежно-персикового цвета плиссированная юбка чуть ниже колен и белая кофточка с завязочками у горла. В руках – букетик коралловых пионов, перевязанных алой лентой. Она бросила цветы на стол, подошла к буфету, вынула оттуда пару пуантов и, забравшись на столешницу с ногами, принялась натягивать балетную обувь. Грених онемел, глядя на нее, позабыв дышать. Казалось, все это она проделывала в глубоком сне.
Перевязав одну лодыжку старой, посеревшей и затертой лентой несколько раз по голени крест-накрест, она наконец подняла на Константина Федоровича глаза.
– Давно ждешь?
Грених не ответил, слова застряли в глотке. Настроение у Риты было воинственное, и он не мог решиться говорить с ней сегодня.
Тем временем Рита подвязала вторую ногу
