вам не так, всё вам не этак! Машины подавай, пешком не пойду, кругом интернеты, гаджеты, айфоны, айпады, смартфоны и другая муть. От этих смартфонов одни неприятности. Их прослушивают. Работать надо, а не ждать с моря погоды.
— Работаем-работаем, и пешком ходим. Не в этом проблема. С девицей этой беда. У Кузиной прокол за проколом, — пожаловался Батанов, — рапорт писать не хочет, раскрывать не умеет, учить её — не то, что без волос, без зубов останешься!
— Сама пусть учится, — прищурился Степаныч, — сама-сама. Ты, Костя, слишком много на себя берёшь. Жалостливый ты, а это грех в нашей службе. Великий грех! Ты вот что, отправь её на подмогу разбойному отделу. Они ведь чего на район слетелись? И резонансный, и разбойный… Типа преступления раскрывать. Сами пешком не пойдут. Вот и пусть по их поручениям побегает. Не получится — они её сами зачмарят. Может, раскрывать научится. А тебе мороки меньше.
— Ну, ты Степаныч, даёшь! — восхитился Батанов. — Молодец! Я бы сам не додумался. Я уж голову сломал, прикидывая, как от неё избавиться. Все разработки мне сорвала. Дождались, что главное управление два отдела на район бросили, они и рады: сидят, команды раздают. Успевай выполнять. А у нас угоны, понимаешь, Степаныч, угоны! Мы по разбоям и не должны работать. И по мокрухам тоже. Думали, раскроем по «горячим следам» — глядишь, премию получим. А тут эта девица нам весь кайф обломала. То у неё понос, то золотуха.
— Недаром тридцать лет на «земле» просидел, — мигом задрал нос Степаныч. — Я все эти дела за секунду решал. У меня целый Главк в кулаке был. Не они мной, а я ими руководил!
Степаныч помахал сухоньким кулачком в воздухе. Батанову показалось, что раздался свист. И впрямь, Степаныч от восторга присвистнул. Боевое прошлое полковника Кочетова на миг промелькнуло в воздухе и улетело в открытую форточку.
— Так, с девицей решили, — провозгласил Батанов, — а вот что с угонами делать будем?
— А это мы сейчас покумекаем, — с расстановкой сказал Степаныч, чтобы придать больше веса своим словам и самому себе.
— Так чего кумекать? — растерялся Батанов. — Раскрывать надо! Мне вон строгий обещали. И служебное несоответствие.
Константин Петрович вскочил со стула, побегал по кабинету, затем склонился над Степанычем и тихо прошелестел:
— Угнали машину члена правительства, точнее, его жены. Скандал на весь город! Начальник главного управления рвёт и мечет. Меня каждый день заслушивают. По косточкам разбирают. Александр Николаевич на больничном. Замы прячутся. Я за всех отдуваюсь!
— А-а, вон оно как!
Степаныч покачал головой: мол, тяжко жить без пистолета. Тяжко. Так ведь с пистолетом и дурак пробьётся, а вот, попробуй, обойдись без него. Все эти ценные мысли Степаныч написал на своём лице, а Батанов прочитал, перелистывая страницы, и отошёл от старика, сердито взмахнув рукой.
— Не дрейфь, капитан! Не из таких передряг выползали. Всё образумится!
Константин Петрович хотел поправить Степаныча: мол, образуется, а не образумится, но передумал и вновь махнул рукой. Навалилась усталость, хотелось снять тяжёлые ботинки и лечь прямо на пол, не обращая внимания на то, что уборщицы в отделе полиции не задерживаются. Поработают с полгодика — и поминай, как звали. То зарплата маленькая, то должного уважения им не оказывают. Последняя три месяца продержалась, но не выдержала, сбежала. В финчасти говорят, даже за расчётом не пришла. Боится.
* * *
В вагоне было малолюдно. У окна стоял юноша, уткнувшийся в смартфон, две девушки дремали за книжками-ридерами — видимо, уснули во время чтения. Женщина лет сорока задумчиво рассматривала отражение в оконном стекле, словно впервые увидела самое себя. Отражение не радовало, женщина кривила губы и качала головой. Неподалеку от неё сидела ещё одна женщина, постарше, где-то за пятьдесят, аккуратно одетая и с причёской в стиле шестидесятых: высоко взбитые светлые, чуть седоватые волосы обильно залиты лаком. Пальто из бежевого драпа, туфли на невысоком каблучке, лакированная сумочка с блестящим замком-затейником.
Женщина с седоватыми волосами презрительно косилась на пассажиров. Неправильно люди живут, неправильно. И одеты плохо, во всё одинаковое, и запах от них дурной: должно быть, редко моются. Она вздёрнула острый носик и нахмурилась. Много приезжих. В города-миллионники люди слетаются на заработки. Думают, тут весь Невский бриллиантами усыпан. Только не ленись, успевай подбирать, чтобы чужим не досталось. Углубившись в свои мысли, женщина не заметила, как на следующей станции в вагон вошёл пассажир и уселся рядом. Она отодвинулась, но мужчина, заметив, придвинулся ближе.
— Эх, женщины-женщины, пугливые вы стали, мужчин боитесь, — он заглянул ей в глаза. Там было интересно. На него смотрели два василька, немного выцветшие, но ещё слегка влажные от росы. — Вы плачете? — удивился мужчина.
Соседка внимательно его оглядела. Небритый, щетина на щеках и подбородке трёхдневной давности, тёплая куртка с капюшоном, джинсы. Нагловатый. Не наглый — именно нагловатый. Под глазом застарелый синяк. Из тех, кто на любое замечание гаркнет: «А тебе-то шо надо?» На вид около сорока, может, чуть помоложе. Она покачала головой: мол, нет, не плакала. А вам-то что? Вслух ничего не произнесла, но мысленный посыл читался на лице.
— А вы отлично выглядите!
Женщина милостиво улыбнулась, скосив глаза в сторону говорливого мужчины. Ещё бы! Она всегда отлично выглядит. И не только в метро, но и дома, и на улице, и в гостях. Проехали ещё две остановки; кто-то входил в вагон, кто-то выходил, а женщина продолжала улыбаться — случайный комплимент пришёлся по душе. Мужчина приподнялся, собираясь выходить, но, заметив эту улыбку, снова присел и произнёс вполголоса:
— Симпатичная вы женщина! Вот бы мне такую тёщу!
Если бы земной шар перевернулся, если бы солнце закатилось и никогда не взошло, если бы навечно отключили электричество в городе, женщина в бежевом драповом пальто не заметила бы ничего. Без солнца можно обойтись: земной шар всё равно вертится, а наши предки с лучиной жили и не тужили. Но она не могла позволить хамство в любой форме. Никто не имеет права оскорблять другого человека, тем более, женщину! И тем более, публично, в вагоне метро, на людях… Внутренне она взорвалась, как двести тонн гексагена, но внешне оставалась бесстрастной.
— А вы что, ещё не женаты? — сочась ядом, спросила женщина.
— Да нет, всё никак не решусь. В Питере уже два года, а невесту подходящую найти не могу. Молодёжь сейчас, сами знаете, какая. Только кошелёк-кошелёк. Больше им ничего не надо.
Мужчина махнул рукой и сник, видимо, вспомнил всех своих
