на порог дочь Когана Голда. Еще недавно цветущее круглое ее лицо было бледным, а большие черные глаза испуганы.
— Ты чого ждешь? Собирайся, швидко, — сказала старуха…
Она спрятала Голду у себя за печкой, закрыла дом и пошла туда же, куда направилось все село…
К вечеру небольшая колонна стариков, женщин, детей под конвоем нескольких немцев, направилась через село к большому яру.
Колонна шла медленно. За ней тянулась другая толпа. Соседи, друзья, знакомые провожали в последний путь тех, с кем многие годы жили одной семьей.
Вдруг бабуся Александра вырвалась вперед. Полицай толкнул ее. Шедшие сзади подхватили старуху и она удержалась на ногах, не отрывая глаз от жуткой картины…
— Ой! Я рассказываю так подробно. Наверно утомила вас, — спохватилась Мариана, но подполковник мягко коснулся рукой ее плеча:
— Продолжай, продолжай.
И девушка продолжала свой рассказ.
— Ну, вот. Она, оказывается, заметила семью Фудымов. Арон шел, согнувшись всем и без того сгорбившимся телом, поддерживая под локоть свою худенькую жену Сарру.
Сарра вела за руку маленькую Ривку. Курчавая, будто завитая, головка покрылась серым слоем пыли. Девочка не шла, а почти бежала, семеня босыми ножками по густой горячей пыли. Мать то и дело нагибалась, вытирала пот вместе с грязью со лба дочери и, становясь в ряд с отцом, снова шла дальше. Бабуся Александра не выдержала и крикнула во весь голос, тряся кулаками в воздухе:
— Люди добрые! Это же душегубство! Чего мы молчим?.. — Но тут же почувствовала сильный удар в спину. Она повернулась к полицаю, посмотрела на него таким страшным взглядом, что чернорубашечник поспешил отвернуться.
— Изверги! — крикнула бабуся. Сразу вокруг нее образовалось тесное кольцо. Это они, честные советские люди, укрыли ее от полицейской злобы…
— Вот так история! Провожать живых покойников. Ну, а что дальше? — спросил подполковник, видя что Мариана смолкла.
— Дальше? Была я у этой братской могилы за селом. Собственно, могилы нет. Просто прогнувшийся ров. И кажется, что… земля дышит. Живых почти закопали ведь…
— Ну, а Голда как? — спросил после паузы подполковник. — Удалось ее спасти?
— Голда так и осталась у бабуси Александры. Спрятала бабка девушку.
И, как гласит мудрая пословица: добро манит к себе. Вот в эту крайнюю хату в одну ночь постучался кто-то. Была зима, первая военная зима. На дворе лютовал мороз. Бабка подошла к окну и глазам своим не верит. Мужчина, в серой рваной шинельке, ноги обмотаны тряпками. А баба решительная. Бац — и на двор.
— Чего тоби, странец, треба? — спрашивает. А тот стоит и слова вымолвить не может. Только зубами от холода стучит. Тогда бабуся подошла ближе, глянула ему в лицо, схватила за рукав — и в хату.
— Иди, коли душа твоя чиста, — говорит она, закрывая за ним дверь, а другой рукой крестясь. — Откуда бог принес? Не из тех ли, горемычных? — Она кивнула головой в сторону, где находился лагерь военнопленных.
— Бежал я, мать. Спасите, если можете.
— Бежал, бежал. Спрячьте! Легко сказать — спрячьте, — ворчливо говорила старуха, ища что-то у печки.
— Понимаю. Извините тогда, — вымолвил сквозь слезы незнакомец, направляясь к двери. Но старуха вдруг повернулась и по-матерински тепло и ласково сказала:
— Ну, ну, без капризов. Я это так по-бабьи. На, поешь. Голодный же…
Незнакомец взял протянутый бабкой корж и жадно стал его есть. Старуха села напротив, скрестила руки на груди и наблюдала, как он откусывал большие куски и, не пережевывая, торопливо глотал их.
— Звать-то як, сыночек?
— Виктор, — коротко ответил тот, не отрывая глаза от коржа.
— Родители есть?
— Были. А теперь не знаю. Давно из дому…
— Ну вот и поив. Теперь спать, пока тихо, а там видно будет. Ходимо.
Бабуся взяла его за руку и повела за собой через сенцы в другую хату. Переступив порог, Виктор почувствовал какой-то едкий запах, а затем чье-то дыхание. Он попятился.
— Не бойся. Коза у меня здесь. Другого места нет. За печкой ляжешь.
— Я бы мать, на чердак, — попросил Виктор.
— Холодно там, окоченеешь. Спи здесь спокойно, а я постерегу.
Старуха вышла из хаты, а Виктор, освоившись немного, стал осматриваться, силясь разобраться в обстановке. На случай, если его обнаружат, можно бежать только через окно. Но усталость брала свое. Отогревшись, тело обмякло. Неудержимо клонило ко сну. Даже запах, казавшийся вначале едким, теперь перестал беспокоить. Он опустился на застланную каким-то рядном лежанку и в тот же миг уснул. Во сне он даже растянулся. Это была первая ночь в тепле за последние месяцы. Но, не проспав и часа, он тревожно вскочил и больше не мог уснуть до утра.
Когда рассвело, Виктор стал у небольшого окошка и наблюдал, как мирно падали с неба крупные снежинки и, ложась, одна около другой, образовали толстый, белый и мягкий ковер. «Оправиться б немного и двинуться к партизанам», — вновь захватила Виктора давняя мысль.
В этот момент скрипнула дверь. Кто-то вошел в хату. Виктор вздрогнул, но не шевельнулся. — «Все равно. Я же безоружный. Вот этим только и буду бороться», — подумал он, сжимая кулаки. Но тут же услышал:
— Это я, козочка моя, это я. Не тревожься. Все спокойно.
Бабка говорила тихо, обращаясь к козе, а в самом деле успокаивала Виктора. Она подошла к печке, отодвинула рядно. Виктор стоял высокий, стройный. Его выпуклый лоб обрамляли светлые волосы. Даже стриженным он был красив. Бабка оглядела его, потом подошла ближе, погладила по щеке и проговорила:
— Вон какой бравый. И мой Грицко мабудь такой уже.
Виктор схватил ее худые морщинистые руки, опустился на колено, прижался к ним губами и простоял так несколько секунд молча, словно давая матери клятву быть верным сыном, вовеки не забыть.
Мариана умолкла. Она каждый раз, вспоминая этот момент рассказа бабки, не могла справиться с волнением. И на этот раз слезы застлали глаза.
Подполковник посмотрел на нее, вздохнул и сказал:
— Да, перед такой бабкой и клятву дать не грешно.
— Ну, а потом этот Виктор, — продолжала Мариана, — верховодил молодыми парнями. Он их первый натолкнул на мысль организоваться и портить настроение фрицам, как он любил выражаться. Гриценко его знал хорошо, помог ему устроиться на работу в депо. Немцы его не трогали, считая неполноценным. У него правая нога была на несколько сантиметров короче, а он еще и притворялся вдобавок. Когда шел, то накренялся набок, как маятник. А вот ночью на акции он сразу становился не хуже других.
— Да. Это верно. Народ наш хороший, добрый и чуткий с друзьями. А врага он умеет ненавидеть, умеет отомстить. Вот так и твоя бабка Александра,
