всё ещё находилась там, суетясь вокруг вопящих пиявцев.
— Интересно, чё теперь будет? — почесав свою кудрявую макушку, спросил Лешка Дудкин.
— Да ниче хорошего, — буркнула Вика Бойкова. — Сейчас налетит СЭС, и Благовестному влетит по первое число!
— По дороге сюда мне один пацан по секрету сказал, что повара в одну из кастрюль мышьяк бросили! — заговорщицким тоном поведал нам Игорь Кулаков.
— Ой, Кулак, да чё ты несёшь? Какой ещё мышьяк? — хмыкнула Аня Смирнова и закатила глаза. — Ниче лучше не придумал?
— Ну а чего им всем плохо стало? — не унимался Игорь. — Я всегда знал, что эта тёть Люда маньячка! Руки у неё видали какие? Не удивлюсь, что этих жмуриков возле школы она кокнула! И кровь у них всю выпила!
— Ну ты и придурок, Кулак! — сказала Наташа Пронина.
Ребята продолжали подтягиваться в класс. Ваня Мальцев, тяжело дыша, зашёл последним.
— Народ! Скворчиха там разошлась не на шутку! — сказал он, привлекая всеобщее внимание. — Орёт на поваров, на учителей, — он усмехнулся. — Даже Благовестному от неё досталось!
Мы с Юркой переглянулись.
— Надо бы послушать, что она скажет, — прошептала я, а Юрка кивнул.
— Только у нас урок сейчас, — напомнил он, а в класс как раз вошла Марина Александровна. — А когда он закончиться, они там уже все разойдутся.
Я это тоже понимала, поэтому, недолго думая, подняла руку.
— Что случилось, Колесникова? — поинтересовалась биологичка.
— Можно выйти, Марина Александровна? — спросила я. — Мне что-то не очень хорошо, — я схватилась за живот, а по лицу учителя скользнула болезненная судорога.
— Что же ты раньше молчала? Квартин, проводи её, если что, сразу зови меня! — она нервно поправила очки в роговой оправе.
— И куда мы? — поинтересовался Юра, как только мы вышли из класса.
— Нужно найти Скворцову. Пошли в столовку, она наверно ещё там, — кивнула я.
Но далеко уйти у нас не получилось. Добравшись до пролёта второго этажа, мы с Юркой услышали тихие взволнованные голоса, заставившие нас вжаться в стену и замереть.
— Да вы хоть понимаете, что здесь сейчас начнётся, Игорь Иваныч? — голос Скворцовой звенел металлом. — Да СЭС от нашей школы камня на камне не оставит! А вас, между прочим, снимут!
— Ой, Зинаида Александровна, мне сейчас не до ваших вот этих! — заговорил директор. — Мне уже позвонил Кривонос. Ему кто-то донёс, что в нашей школе случилось массовое отравление, и теперь он сюда едет! Вот это проблема, а не ваши там всякие!
— А потому что нечего было вызывать скорую! Я говорила Шрамко, что ничего страшного, оклемаются! — припечатала завуч. — Но нет! Она уже растрезвонила всем! Конечно, скорая сразу сообщила куда надо! Вот Кривонос и узнал!
— По-вашему, я должен был все пустить на самотёк? — запыхтел как чайник директор. — Смолчать нужно было? Я уже достаточно молчал, Зинаида Александровна!
— Не обязательно было поднимать такую шумиху! — зашипела Скворцова.
— Ну знаете ли, Зинаида Александровна! — в голосе директора сквозило искренне недоумение. — Пока здесь я директор, и вы будите слушать мои распоряжения!
Раздались звуки торопливых шагов.
— Пошли обратно, — прошептал Юрка, а я кивнула.
Мы уже собирались броситься вверх по лестнице, как вдруг голос Скворцовой, раздавшийся за нашими спинами, заставил нас застыть на месте.
— Колесникова, Квартин, потрудитесь объяснить, почему вы не на уроке?
Мы повернулись, поймав на себе убийственный взгляд Зинаиды Александровны. Её лицо раскраснелось после спора с Благовестным.
— Мне плохо стало, Зинаида Александровна, — промямлила я, и получилось почти правдоподобно.
Взгляд Скворцовой был острым, и резал, словно лезвие бритвы.
— Не очень-то похоже, что ты отравилась, Колесникова. Живо на урок! — склонившись к ним ближе, приказала Скворчиха, а в её голубых глазах застыл лёд.
— Мы уже уходим! — произнёс Юра, и, взяв меня за руку, потянул обратно наверх, в кабинет биологии. А я спиной ощущала пронзающий взгляд Скворцовой до тех пор, пока мы не сошли с лестницы.
— Это она стратилат, — озвучила я нашу общую мысль. Юрка даже спорить не стал, лишь кивнул, соглашаясь.
XII
Запись сделана 30 сентября 1986 года.
Вторник, 15:30.
Все ребята, которые по версии Благовестного "отравились", были направлены в ближайшую больницу. Те же, кого миновала эта участь, как обычно сегодня к восьми утра явились в школу, где последним уроком по расписанию стояла физкультура. С недавних пор я перестала любить этот урок. Даже физика теперь казалась мне не такой ужасной. Наверно потому что Ольга Викторовна не пьёт кровь учеников, как Парамонов.
На сегодняшнем уроке он не давал нам спуску. Сначала мы носились как оголтелые по залу, а потом физрук заставил нас делать упражнение на пресс из положения лежа. На оценку. Мне в пару досталась Вика Бойкова, которая не отличалась особой выносливостью.
— Бойкова, давай! Давай! — подгонял Геннадий Петрович. — Чего разлеглась?
— Я больше не могу, Геннадий Петрович! — захныкала Вика, откинувшись на деревянный пол, выкрашенного в тёмно-зелёный цвет.
— Давай, не филонь! — гаркнул физрук. — А то трояк за четверть выведу!
— Геннадий Петрович! — чуть ли не плакала Вика. — Мне нельзя трояк, я же отличница! Меня тогда в комсомол не возьмут!
— Тогда и не филонь!
Из последних сил Бойкова доделала упражнение, и, тяжело дыша, повалилась на пол снова.
— Ну вот! — похвалил Геннадий Петрович. — Можешь, когда хочешь! Колесникова, твоя очередь!
Я без труда выполнила упражнение, а поднявшись, наткнулась на пристальный взгляд Смирновой.
— Молодец, Колесникова! — громко похвалил физрук. — После урока зайди ко мне в кабинет.
Всё внутри меня похолодело от его слов, и неосознанно я потянулась к кресту на шее, а глазами принялась искать Юрку в зале. Мне до сих пор не удалось забыть ужасающие звуки, с которыми физрук пил кровь Игоря, и меня затошнило.
— Сонь, всё нормально? Ты побледнела, — поинтересовалась Вика.
— Это от перенапряжения, — отмахнулась я.
Вскоре прозвенел звонок, и я пошла в сторону кабинета физрука. Похолодевшими пальцами приоткрыла дверь, и, прокашлявшись, чтобы привлечь его внимание, застыла в проёме.
— Проходи, Колесникова, — оторвав взгляд от журнала, который заполнял до моего появления, сказал физрук. Я нехотя сделал шаг в его сторону, и двери за моей спиной закрылись.
Физрук ещё какое-то время делал пометки в журнале, отмечал отсутствующих, ставил оценки, а когда закончил, внимательно посмотрел на меня. В его глазах я заметила странный блеск, и мой желудок сжался.
— Так, Колесникова, — начал Геннадий Петрович, сложив руки перед собой. — Бегать любишь?
— Люблю, — кивнула я.
— Хочу предложить тебе место в нашей спортивной команде, — сказал он, не сводя с меня цепкого взгляда. — Будешь выступать за нашу школу.
— А разве школьная команда не в полном составе? — спросила я.
— Колесникова, — сказал он, поднимаясь
