class="p1">Наленч, человек всегда ловкий, полушуткой ему объяснился, что, будучи неподалёку у Наленча, которого звали Збиком, повернул в Плоцк для свидания с ним.
Пан Николай поглядел; он так хорошо знал этого человека, что не хотел этому верить, – но поклонился, благодаря.
Муж, под железной рукой князя Зеймовита привыкший обращать на всё пристальное внимание, был воздержан и в речи.
Они сели на простые стулья… и начался разговор, как обычно у старых, с воспоминания о прошлых временах и людях, которых уже не было.
Николай из Миланова спрашивал о тех, которых раньше знал в Великопольше; Дерслав спрашивал, как ему жилось… Старик, хотя ещё очень оживлённый, сетовал на свой возраст, говоря, что только для старого князя, которому с радостью служит для обуха, держится при ключах.
Поскольку на постоялом дворе место для более длительного разговора было неудобным, пан Николай пригласил к себе в замок.
– Моя жена и дети в деревни, дома; я тут один как перст, – говорил подскарбий, – на княжеском хлебе, поэтому и приём будет не как подобает.
Тогда Дерслав своего Ласоту представил приятелю как родственника, который после смерти короля потерял службу.
– Может, вам нужен придворный, который уже окончил хорошую школу? – сказал он, смеясь.
Николай поглядел на юношу и сперва ничего не отвечал.
– У нас не так легко найти место новому человеку, – сказал он спустя минуту. – Наш старый князь молодым не доверяет… также с трудом к ним привыкает.
– Мой не так юн, – добавил, указывая, Дерслав.
– Служба скорее нашлась бы в Черске или Варшаве, чем у нас, – сказал пан Николай.
– Мы также с ней не спешим, – вставил Дерслав.
Когда вскоре они пошли в замок, а подскарбий Николай Ласоту также приглашал, тот промолвил, что для надзора над людьми хотел бы остаться на постоялом дворе.
Тогда в замок пошли одни старики, а по дороге ничто не ускользало от внимательных глаз Дерслава.
Он хорошо знал о том, что, желая узнать человека, тем паче такого, который держал в руках силу, на всё, что его окружало, следовало внимательно смотреть, потому что тут каждая вещь имела своё значение. Рваный халат слуги так же как худой конь солдата и обхождение людей, и голоса их сразу хорошо объявляли о пане, которому принадлежали.
Около замка было тихо, чисто, большой порядок и заметная дисциплина. Хотя слуг и оруженосцев крутилось достаточно, никакого шума он не слышал. В воротах и у входа, хотя был мир, вооружённая стража занимала свои места.
Пройдя вторые ворота, во дворе они нашли ещё более глубокую тишину; там посередине стоял внушительный княжеский дом из камня, красиво крытый и довольно обширный.
В прихожей сидело несколько человек челяди, как будто ожидая приказа и рта почти не открывая.
Как на всех княжеских дворах, которые имели связи с западными государствами, и тут дворня и рыцарство были больше одеты по-немецки и заморски, чем по старому домашнему обычаю.
Миновав главный вход дома, пан Михал со своим гостем шёл направо, до крыла, в котором было его жильё.
Оно было расположено тут же при княжеской казне, за которой несли дозор два урядника. В нескольких комнатах пана Николая никакой роскоши не было, даже мало было удобства и вещей, потому что старик, отправив семью в деревню, жил тут только как в постоялом дворе.
В сводчатой комнате, в которую хозяин привёл Дерслава, висел только распятый Христос на стене и более или менее удобный стул был в углублении окна, из которого взгляд мог выйти за стены этой тюрьмы на леса и луга.
Пан Николай сиживал там, наверное, тоскуя по своей деревне, по лесам, по полям, по свободе, потому что это в крови польского землевладельца, что всегда вздыхает по широким просторам, а в городе и в стенах увядает.
Внимательный пан Николай не выдавал этой тоски, потому что князю она бы не понравилась, но она запечатлелась на его облике.
Старые приятели ещё фамильярней заново начали свои воспоминания из времён молодости, и Наленч хотел начать расспрос, когда вбежал слуга в коротком облегающем немецком костюме. Он был словно испуган и задыхался, зовя подскарбия к князю.
Николай, едва проговорив несколько слов оправдания, стремглав поспешил на зов к пану.
Дерслав между тем, сев у окна, мог беспрепятственно разглядеть замок и убедиться, что в нём царил строгий порядок, да и некоторый достаток, хоть не светящийся, было видно. Всё, что он там увидел, подтверждало, что именно этот Пяст был создан для Польши, в которой порядка было мало и нуждалась в железной руке.
Пробыв там довольно долго, наконец задумчивый подскарбий медленным шагом вернулся.
– Если вам что-нибудь поручили, и есть дело, – сказал Дерслав, – отправьте меня. На первом месте княжеская служба, потом приятели.
– Ничего нет, – ответил Николай, – только князь уже осведомлён, или увидел, что я не один вернулся в замок; он хотел сначала знать, кто у меня и с чем он прибыл. Как видишь, мы бдительные.
Спустя минуту подскарбий прибавил:
– Князь хочет вас видеть.
Дерславу это было нужно, но не показал, что это его обрадовало, только склонил голову.
– Нам небезразлично, – говорил дальше Николай, – что делается у вас в Великопольше, что на дворе королевы, о чём вы лучше нас должны быть осведомлены.
– Я не знаю, потому что ваш Януш, возможно, с Людвиком и его матерью, возможно, в хороших отношениях и часто туда заглядывают.
– Но два глаза не всегда всё могут увидеть.
Дерслав, ничего уже не говоря об этом, объявил, что готов появиться по зову князя.
Тем временем подскарбий принимал его закуской и вином, которые о большой дома роскоши не свидетельствовали. Еда была неважная, а вино кислое.
Через час, может, тот же самый слуга пришёл объявить, что старый князь хотел видеть у себя великопольского гостя.
Тогда пошли они вместе с подскарбием к главному зданию, и из больших сеней, в которых тихо сидела многочисленная служба, через большие пустые коридоры были введены в спальню старого князя. Та была небольшой, сводчатой, с одним окном, достаточно высоко помещённым, поэтому для того, чтобы сидеть у него, нужно было подняться на несколько ступеней в стене.
Князь, муж пожилой, большого роста, с седой бородой, опираясь на высохшую, жилистую руку, в длинной, чёрной одежде сидел за столом. Его продолговатое лицо, лоб и высокий череп, острое и проницательное выражение глаз имели в себе что-то панское, гордое, повелительное.
На этом облике было видно, что его господин привык приказывать и чувствовал себя выше своей судьбы. Величие королевской крови покрывало всю его фигуру, внушающую
