инвертируются (клиент не становится начальником терапевта); то есть — если бывший терапевт и бывший клиент находятся в условиях равенства и объединены общей деятельностью, не предполагающей их иерархии.
И это должны быть такие отношения, в которых неравенство «кто про кого больше знает» должно постепенно выравниваться.
И даже при наиболее благоприятных условиях пройдет много лет, прежде чем неравенство сгладится и бывшие терапевт и клиент смогут стать друзьями или приятелями.
Ситуацию же, в которой они могут благополучно стать романтическими партерами или супругами, мне вообще представить сложно (жизнь показывает, что отношения такие завязываются, но неравенство в них не преодолевается… я думаю, отчасти потому что романтические чувства когда-то и родились именно вследствие этого неравенства).
Пути решения
Давайте задумаемся о том, что не какие-то особые черты характера делают одного человека более склонным к злоупотреблению, а другого менее. Нельзя сказать, что самоуверенные агрессивные психотерапевты склонны к злоупотреблению переносом, а виноватые и тревожные — нет: жизнь показывает, что это не так. Не структура личности играет тут ключевую роль, а ее ценности: добровольно принятые идеи, к которым человек относится всерьез и следует им в своих поступках. Никакие структурные дефициты, никакой бардак в личной жизни не создаст в терапии столько проблем, сколько создает бардак в ценностях.
Абсолютно все известные мне примеры злоупотребления в психотерапии (включая мои собственные) происходили тогда, когда терапевт считал, что у него есть право поступать именно так и не видел в том ничего плохого.
Я много слышала и читала о том, что не надо «инвалидизировать» клиентов, что нужно «возвращать им ответственность», что нужно быть конгруэнтными и так далее… и очень мало встречала слов о подлинном уважении к человеку, о доверии к его опыту и субъективному восприятию (транскультуральный подход, по принципам Н. Пезешкиана); о внимании к его субъектности; о том, что культура, в которой мы выросли и живем, эту субъектность не замечает в упор; что мы сами выросли в логике послушания и насилия, и поэтому нам легко подавить других.
— Добровольный и последовательный отказ от насилия — это ключевое условие отношений.
— Чувствительность к насилию, способность его распознавать — необходимое качество для эффективного отказа.
— Признание ценности и достоинства Другого и его априорной субъектности (Контакт) — условие для развития чувствительности.
— Глубокое переживание собственного человеческого достоинства и самоуважение — надежная основа для всей этой пирамиды.
Для профилактики злоупотреблений в терапии важен хороший контакт психолога и супервизора. Должен быть человек, исповедующий гуманистические ценности, к которому можно обратиться с сомнениями, не опасаясь ни легкомысленности, ни осуждения; тот, кто может заметить признаки эксплуатации, поглощения, этического конфликта прежде, чем ситуация начнет выходить из-под контроля. И к этому человеку психолог должен относиться с доверием, потому что тема эта довольно болезненная.
Схожую помощь могут оказывать друзья-коллеги: общность профессии позволяет понимать суть проблемы, а дружеские отношения дают право на добрую прямоту.
Если вы сами пострадали в терапевтических отношениях, важно, чтобы у вас была возможность быть услышанными. Боль и стыд усиливаются, если хранить их в тайне, а возможность рассказать свою историю тем, кто готов серьезно к ней отнестись, восстанавливает раненое достоинство. Во многих психотерапевтических методах существуют этические комиссии, в которые можно подать жалобу на действия психолога; цель таких комиссий — восстановление баланса ценности для клиентов и помощь в урегулировании конфликтов. Если же есть сомнения в том, что именно произошло в ваших отношениях, можно обсудить это с теми специалистами, которым вы доверяете.
А еще — чтобы понимать, как действия терапевта откликаются в клиентах — можно читать паблики в соцсетях, в которых клиенты рассказывают друг другу о своем опыте, особенно о негативном. Чтение их историй побуждает задумываться о том, что иначе не попало бы в фокус внимания — например, реакция на расставание с терапевтом, на посты терапевта в соцсетях, на двойные отношения, резкий подъем стоимости сессии, уместное и неуместное самораскрытие и так далее. Личные истории «с той стороны» — это невероятно ценный источник знаний о том, как может проживаться терапевтическая ситуация. О чем стоит спросить, даже если клиент сам ничего не говорит. О чем стоит поговорить, даже если клиент ответил, что все нормально. За счет того, что эти истории стали теперь доступней, расширяется наш опыт представлений о терапевтических отношениях.
Чаще всего люди присваивают чужое (в эмоциональном смысле) не из какого-то особого злодейства. Как голод легко может подтолкнуть к краже, точно так же эмоциональный голод может сделать из нас захватчиков. Умение переживать заботу о другом не как бремя, не как власть над ним, а как вложение в собственное благо (через возрастание чувства значимости, полезности) — это хорошее качество психотерапевта. Но его недостаточно для насыщения потребностей в ценности, в любви, в принятии.
Через близость, создаваемую в терапевтической ситуации, мы питаем нашу потребность в контакте, в задушевных отношениях с другими человеческими существами. Это — дар психотерапии обоим ее участникам. Но другие эмоциональные потребности — в принадлежности/верности, в любви и заботе, в безопасности, в собственной безусловной ценности — насколько они могут быть реализованы в терапии для той стороны, которая предоставляет заботу? И что делать, если жизнь этого человека наполнена страданием и одиночеством? Как преодолеть искушение отдаться тем отношениям, которые доступны и уже построены так, что в них мы для кого-то важны? Как вообще признать это искушение?
Невыразимая грусть сопутствует этой теме.
Последняя глава
Что вы обо всем этом думаете? Было ли что-то в книге, что показалось вам полезным? Удалось ли мне рассказать вам что-то новое? Или, наоборот, получилось описать то, о чем вы и сами уже размышляли?
Эта маленькая книжка — лишь приглашение к рассуждению о вещах, говорить о которых трудно, в силу разных причин. Пока я писала, мне приходилось преодолевать недовольство внутреннего критика: он сообщал мне, что я слишком драматизирую, слишком много ответственности возлагаю на психолога и слишком мало — на клиента; что скоро придется защищать психологов от клиентов и их завышенных ожиданий; что я пытаюсь быть святее Папы Римского и вся книга — одно сплошное «белое пальто»… Кажется, само прикосновение к теме переносных чувств и злоупотреблений в терапии вызывает много стыда; это очень уязвимая история и для терапевта, и для клиента. Мне не хотелось давать моральных оценок — мне хотелось вместе подумать и понять.
В одном японском детективе герой второго плана — противный циничный мальчишка — доставал всех вопросом: «ну объясните мне, почему нельзя
