Ирвин храбро вылезал из своего автомобиля со словами: «Ненавижу всю эту полицейскую возню» и шел навстречу агрессивной толпе, которая моментально успокаивалась и начинала приветствовать его. По счастью, такое бесшабашное поведение вице-короля все-таки не стоило жизни ни ему, ни его семье, хотя покушения на Ирвина совершались регулярно.
Наконец, к декабрю вице-король со свитой решил выдвигаться в Калькутту, чтобы там провести рождественские каникулы, на которые из Йоркшира приехали его старшие дети Энни и Чарльз, а также сестра Агнес. Калькутта была одним из самых бедных индийских городов, но дворец губернатора, чьи обязанности тогда исполнял лорд Литтор, а также дворец вице-короля поражали воображение роскошью, особенно на фоне общей нищеты. Тем не менее разбаловавшийся Ирвин счел свое временное пристанище «непритязательным домом».
В Калькутте он сблизился с настоятелем местной англиканской церкви. С ним они посещали индийские трущобы, наблюдая неприятные сцены «низшей» жизни бедной Индии, которые до сих пор можно увидеть в любом индийском переулке, неподалеку от туристических маршрутов. Но бедняки к приходу вице-короля старались выразить ему самое большое свое радушие, украшали как и чем могли свои лачуги, что напоминало Ирвину о колониальном вест-индском туре, когда такие же нищие из последних сил демонстрировали любовь и преданность короне.
Первое Рождество в Индии отмечалось с размахом. Сам Ирвин называл это «комбинацией миниатюрных Всеобщих выборов, приемов Недели Аскота и встреч Кабинета»193. Несмотря на погодные условия, столь отличные от родного Йоркшира, все остальные традиции были соблюдены. И обязательные церковные службы, и рождественский пудинг, и охота на куропаток, и пикники с холодной индейкой, бренди и пирогами. Правда, не забыт был и национальный колорит. Охотились не только на куропаток, но и на тигров, катались на слонах и колядовали в теплых и влажных индийских рассветах вместо холодных и снежных йоркширских.
Когда рождественские каникулы были закончены, барон Ирвин со своим многочисленным штатом вернулся в Дели 8 января 1927 г., чтобы встретить своего старого друга, товарища по Парламенту и Кабинету министра авиации сэра Самуэла Хора. Хор выступил пионером авиасообщения и совершил первый гражданский полет из Европы в Индию вместе со своей женой в том январе. Этот смелый поступок переключил внимание индусов с роскошного вице-короля на прибывшего с неба Хора. Его провозгласили «новым Колумбом».
Уже после того, как стараниями Ирвина, тогда уже лорда Галифакса, Сэма Хора выкинут сначала из Форин Оффиса, а после и из правительства в мае 1940 г. за отказ предать Невилла Чемберлена, Хор будет вспоминать в мемуарах: «Ирвин был моим постоянным другом в течение многих лет, чьей безмятежной карьерой я всегда восхищался»194. И, пожалуй, лучшее определение политического пути Вуда-Ирвина-Галифакса действительно сложно подобрать. Но пока еще барон Ирвин весело катался вместе с семьей и своим другом на его самолете.
В Дели Ирвин также не оставлял своих привычек. Ранним утром он шел в церковь на службу, а после охотился на шакалов с «гончими Дели», хотя до его йоркширских собак, выведенных путем жесточайшего отбора, конечно, они не дотягивали. На одной из таких охот любимого фокстерьера его военного секретаря Харви схватила и унесла в джунгли пантера. После охоты вице-король принимал посетителей и завтракал вместе с ними. Завтрак перетекал в теннисную партию, прогулку верхом или игру в поло с адъютантами. Его штатский секретарь Каннигем вспоминал, что «он мог справиться с документом или меморандумом быстрее, чем большинство людей. У него было замечательное умение читать очень быстро. Я часто клал перед ним отчет, который сам тщательно изучал заранее. Когда он читал его впервые, я смотрел через его плечо, и он всегда переворачивал страницу, прежде чем я успевал ее прочитать»195.
Адъютанты Ирвина отмечали его поразительное спокойствие. Он использовал их в качестве слушателей, которым без оттенка эмоций проговаривал все, что было нужно, чтобы структурировать свои мысли, очевидно, просто не решаясь рассуждать так в одиночку, чтобы его не приняли за сумасшедшего. Капитан Александер, один из его адъютантов, вспоминал, что Ирвин часто брал его с собой на прогулки: «Это было в разгар неловкой политической ситуации, и Ирвин просто сидел там, спокойно рассуждая обо всем. Сам я ничего не должен был говорить»196. Лишь однажды за пять лет своей службы вице-король вышел из себя и не мог успокоиться в течение нескольких дней, когда потерял свою старую фетровую шляпу.
В целом обстановка в Дели была безмятежной и почти семейной. Ирвин часто отмечал, что все это напоминало их жизнь в Гэрроуби, только с куда большим роскошеством. Гостивший у вице-короля епископ Гор даже заметил: «Когда я возвращусь домой, я предложу, чтобы Эдвард Ирвин был привлечен к ответственности за то, что перещеголял короля в великолепии»197. «Его богатство и положение, по-видимому, вселили в него несомненную веру в свое место в этом мире, и он будет часто демонстрировать почти устаревшее феодальное мышление. Он действительно полагал, что привилегии были хороши и что у мужчин его положения и его мира было право, которое гарантировало им власть. Также он всегда был твердо убежден в собственных суждениях. Его нелегко было отговорить от чего бы то ни было. Ему требовалось много времени, чтобы достигнуть решения, но когда он его принимал, то никогда не обдумывал его впоследствии и редко отклонялся от его курса. Он был восприимчив к совету, но равнодушен к критике»198.
В феврале 1927 г. Ирвин торжественно заложил первый камень англиканской церкви в Нью-Дели. Это был чрезвычайно важный шаг и для него лично, и для христианской веры, но, к сожалению, на тот момент перед Индией стояли и другие проблемы. Подходил к концу десятилетний срок принятия реформ Монтегю – Челмсфорда об изменении управления Индией.
По этому закону законодательная власть в Британской Индии принадлежала вице-королю, Государственному совету и Законодательному собранию, а исполнительная – правительству. За вице-королем сохранялось право вето и издания указов, равнозначных законам. Большинство депутатов обеих палат избирались, правда, участвовать в голосовании могло лишь крайне ограниченное число граждан – 1 % в административных центрах и 3 % на местах. Закон вводил систему диархии (двойного управления) в провинциях. Правительство также было частично избираемо. Министрам-индийцам предоставлялись департаменты здравоохранения, народного образования, местной промышленности, сельского хозяйства, а полиция, юстиция и финансы сохранялись за министрами, которых назначал губернатор. Новая система устанавливалась на 10 лет, чем и был вызван начинающийся ажиотаж.
