округу говорилось: «Беднейший среди нас, которого раньше гнушались как “попрошайки”, теперь одевается как самый знатный и благородный человек». «Всё стало общим, — говорил позже Иоанн Лейденский, — никакой больше частной собственности, никто не работал, но лишь доверялся Богу». При любых обстоятельствах новые законы должны были исполняться в точности под угрозой казни.
Африка Бамбаатаа: «Кто хочет быть президентом или королём?»
Джон Лайдон: «Я!»
— “World Destruction”, “Time Zone”, 198422
За стенами города анабаптизм — многое из которого сегодня сохранилось в вероучении пятидесятников, — сам стал считаться преступлением, караемым смертью: сотни, а может, и тысячи людей были замучены и умерщвлены. Местный епископ набрал армию наёмников и установил осаду Мюнстера; в священной схватке против армии епископа погиб Ян Матис и его место занял Иоанн Лейденский.
Он обежал голым весь город, а затем провёл в молчании три дня. За это время Бог огласил новый порядок. Социальная революция Матиса вдруг оказалась разоблачена как абстракция; Иоанн Лейденский вознамерился свершить революцию в каждом проявлении повседневной жизни, когда смертью стал караться любой грех: убийство, грабёж, алчность, вражда, детское неподчинение взрослому, неподчинение жены мужу.
Многожёнство стало обязательным. Невступление в брак женщин, достигших детородного возраста, и ссоры жён одного мужчины карались смертной казнью. Улицы были переименованы, а Иоанн Лейденский выбирал имена младенцам. Зрелищ хватало: за отсечением головы следовал пир горой. Чёрные мессы происходили в давно разграбленных соборах.
Осада продолжалась, хотя ожесточённая оборона позволяла удерживать пути снабжения, жители Мюнстера сидели на пайках; Иоанн Лейденский пировал и был разодет в золото и шелка. Братья Свободного Духа, которые с начала XIII века распространяли по Европе социальную ересь «всё — общее» и «никогда не работайте», верили, что для тех, кто действительно свободен в духе, и преступление — не преступление, и грех — не грех, более того, божья милость достигалась путём жесточайших «грехов», ведь только так можно было доказать неспособность прегрешения. Иоанн Лейденский говорил жителям Мюнстера, что позволяет себе роскошь и потворствует своим желаниям потому, что он «умер для этого мира и для своей плоти» — что вскоре и произошло на самом деле.
В январе 1535 года епископ сменил тактику и установил блокаду города. К апрелю все животные до последней крысы, до последней мыши, были съедены, настал черёд травы, лишайника, кожи, побелки и в конце концов человечины. Иоанн Лейденский объявил, что, согласно Библии, Бог может превращать булыжники в хлеб — люди попытались есть и камни. Впавшие в уныние были осуждены на вечное проклятие и выдворены за пределы города, боеспособные мужчины были тут же уничтожены войсками епископа. Женщины, дети и старики, подозреваемые в заболевании чумой, были оставлены на голодную смерть между стенами Мюнстера и лагерем осаждающих. Умоляя о смерти, они ползали на четвереньках в поисках кореньев, они ели грязь. В Мюнстере росло недовольство Иоанном Лейденским, и он самолично казнил бунтовщиков. Трупы четвертовали, а их части насаживали на кол.
В июне 1535 года город был предательски захвачен. За исключением Иоанна Лейденского и двух его приспешников, все остальные мужчины были убиты. «По приказу епископа, — писал Норман Кон, — Иоанна Лейденского посадили на цепь и некоторое время водили как дрессированного медведя». В январе 1536 года его вместе с двумя последователями вернули в Мюнстер, где они «были публично замучены до смерти калёным железом. Во время пытки сверженный король не произнёс ни слова и ни разу не пошевелился. После экзекуции три тела были повешены посреди города в клетках, прикреплённых к фасаду церковной башни, видных и по сей день»23.
Вот вам и единственный настоящий Христос, единственный настоящий Антихрист. Искать мотивы в простом совпадении имён обманчиво — но удача приходит, когда ищешь. Джон Лайдон вырос в католической семье, в 1980 году двое ударившихся в христианство рок-критиков (один из которых позже на христианском радио объявил рок-н-ролл дьявольской музыкой) спросили его, не раскаивается ли он в своих богохульствах — он ответил положительно, но ни от чего не отрёкся. Ник Кон, один из первых рок-критиков, был сыном Нормана Кона; в своей книге 1968 года “Pop from the Beginning” — первом хорошем исследовании на эту тему — он отвергал все притязания на смысл, который может нести форма, и провозглашал чистейшую, чувственную анархию, заключённую в лозунге Литтл Ричарда (который ко времени Sex Pistols стал евангелистом, объявившим рок-н-ролл дьявольской музыкой): A WOP ВОР A LOO ВОР, A LOP ВАМ BOOM.
Мюнстерское месиво[46]
Вероятно, Ник Кон не интересовался возможностью проследить обратный путь глоссолалии Литтл Ричарда на тысячи лет назад к гностическим песнопениям, которые со временем превратятся в молитвы мистиков вроде Иоанна Лейденского, отголоски которых можно услышать в церквях пятидесятников, где Литтл Ричард учился языку “Tutti Frutti”. Ника Кона могло не интересовать, что на пересказе этой истории его отец заработал деньги, потраченные Ником на пластинки Литтл Ричарда. Кон воспринимал слоги Литтл Ричарда как нападки на смысл как таковой, как возможность совершенного освобождения от него; он заявлял, что тот, кто думает по-другому, кто считает, что рок-н-роллу присущи более сложные понятия, чем просто «да» и «нет», более затейливые истории, чем «я хочу» или «оставьте меня в покое», тот будет уничтожен самой формой — наказан за её предательство. Можно написать хит, — говорил он, — но обратитесь к звуку, словно он является доказательством, что вам есть что сказать, и всё окажется не так. Рок-н-роллу нечего сказать, кроме творения божественного шума, — а тот, кто думает иначе, закончит как старый оборванец с вистлом, стоящий под дождём, играющий для прохожих, грезящий об ещё одном хите.
И конечно, утверждал Кон, объявляя рок-н-ролл музыкой, творящей мгновение и отменяющей его, так будет с каждым. Однажды, выходя из супермаркета, я увидел четырёх чернокожих пожилых мужчин, загружающих коробки в автофургон, слаженно напевая “Earth Angel”, и меня поразила мысль: а может, это и есть те самые The Penguins? Чем ещё они могли бы заниматься спустя тридцать лет после своего единственного хита? Это было абсолютно неважно; когда звук сохранился не как воспоминание, а как самовосстанавливающееся мгновение, тридцать лет не имеют никакого значения. Вот старые оборванцы с их свистульками, и вот тот, кто может их услышать.
В то время
В то время, когда Джонни Роттен подтвердил свои богохульства, взрыв Sex Pistols уже стал воспоминанием — взорвались они уже давно, но ошмётки продолжали корчиться. В ночном клубе Сан-Франциско берлинская группа Einstürzende Neubauten («Саморазрушающиеся
