Параллельно Иван разучивал свою легенду – основную и запасную, коды для общения с не известными ему коллегами и «географию» Владимира. При этом центром древнего Владимира была избрана точка с адресом: улица Большая Нижегородская, 67. То есть Владимирский централ.
А в офисе некой фирмочки Таранов встречался… с уголовником. Он был по виду не молод, и Иван сильно удивился, когда узнал, что ему нет еще и пятидесяти.
– Ничего мудреного, – сказал Лидер. – ЗАСИЖЕН– НЫЙ он сильно. Сроку у него в сумме девятнадцать лет. Так что опыту и лагерного и тюремного – на троих… Можно сказать, что Герман Константинович – энциклопедия тюремная. Ты его, Иван Сергеич, расспрашивай без стеснения, но не дави. Он, если на какие-то вопросы отвечать не захочет, то – хоть ты его режь! – не будет. Кремень. Старой закалки бродяга. Впрочем, сам увидишь.
Перед встречей с Германом Константиновичем Таранов, по рекомендации Лидера, надел парик и дымчатые очки. Он посмотрел в зеркало и усмехнулся. Но это была усмешка камикадзе.
Таранов был очень скептически настроен по отношению к своему новому «инструктору». Он ожидал увидеть человека, который без мата и «фени» двух слов связать не может. Но ни мата, ни «фени» как раз не было. Была нормальная человеческая речь. И хорошее лицо с глазами много повидавшего, мудрого человека… Иван смотрел на него и пытался понять: кто он?
А немолодой зэк с выразительным погонялом Колыма смотрел на Ивана. И тоже пытался понять: что же гонит этого мужика на тюремную шконку? Какая сила?…
Конечно, Колыме никто ни словом не обмолвился о миссии Таранова, ему прогнали байку, что Олег Сергеевич – журналист и собирает материал о тюрьмах, но ввести в заблуждение опытного зэка было трудно. Почти невозможно.
Два человека – представители разных миров – боевик Таранов и вор Колыма – смотрели друг на друга… и ощущали некую глубинную общность. Возможно, это было во взгляде, а возможно, еще глубже.
– Значит, Олег Сергеич, о тюрьмах материал собираете? – спросил Герман Константинович при знакомстве.
– Собираю, – сказал Таранов.
– Не получится ничего путного.
– Почему?
– Потому, господин журналист, что так – по чужим-то рассказам – вы суть и дух этой жизни не поймете. Через это самому пройти надо. В ШИЗО позагорать, по этапам поболтаться, в лагерях потосковать. Вот тогда вы начнете что-то понимать… а может, не начнете. Я ведь с молодости по тюрьмам пошел. От Колымы до Калининграда посидел. Такого насмотрелся – не приведи боже. И никому не посоветую этот путь повторить… Если начать с самого начала, то на десять книг хватит. А то и на двадцать. Ну да ладно, задавайте вопросы. За вас уважаемые люди попросили. Попробую помочь.
– Герман Константинович, как жить в тюрьме? Как вести себя правильно? Каких правил держаться? – спросил Иван.
– Да тех же, что и на воле. Жить достойно, людей уважать, подлостей не делать… тут, господин журналист, ничего нового я вам не скажу. Законы человеческого общения, что здесь, что там, одни и те же. Подлость остается подлостью, а благородство – благородством. Вот только в тюрьме все это виднее, обнаженнее. Там человек как под микроскопом – весь на виду. А уж для старого бродяги, который по тюрьмам и зонам поскитался, разобраться в человеке, как правило, не особо трудно. Для этого ему достаточно потолковать с тобой полчаса… А уж дальше, господин журналист, как сам себя поведешь.
– Просто как все получается, – сказал с иронией Таранов. – Веди себя достойно – и все в порядке…
– А так ли просто, господин журналист? Жить достойно и на воле непросто. А уж в тюрьме-то тебя сто раз на излом попробуют. Я во Владимирском централе пятнадцать лет отбарабанил… Знаю, как людей ломают.
– А как ломают?
– По-всякому, Олег. Способов у кума[5]с хозяином[6]полно. Для начала могут с тобой просто поговорить в кумчасти: давай, мол, помогать друг другу… Понял, о чем речь, Олег?
– Понял, – кивнул Иван. – Чего ж не понять?
– Хорошо, раз понял. Если ты сам себя уважаешь, то, конечно, стучать куму ты не станешь. Тогда с тобой начнут «работать». Найдут повод, загонят в ШИЗО. А ШИЗО – это камера два метра на метр. В ней шконка, которая только что на ночь тебе положена. А остальное время – шестнадцать часов – она к стене пристегнута.
Весь день – на ногах. Один. День за днем, сутки за сутками. До 88-го года еще и кормили через день: «день летный – день пролетный». Да и в «летный» день кормежка такая, что лишний жир обязательно сгонишь. Куда там диетам для похудания! А время в ШИЗО тянется медленно. Сидишь, как зверь, в мешке каменном… даже не сидишь, потому что запрещено тебе сидеть. Увидел контролер, что ты присел или прилег, – влетает и лечит тебя дубиналом. Или «за нарушение режима» тебе еще сутки набрасывают. В иных ШИЗО пол водой заливают – сам не ляжешь. Я даже слышал, что бывали ШИЗО, где пол сделан под углом в сорок пять градусов, – гуляй себе, бродяга! Теперь, говорят, полегче стало. Больше пятнадцати суток нельзя человека держать, а раньше-то месяцами непокорные не вылезали из мешка каменного, туберкулез зарабатывали. Я и сам после сорока пяти суток в ШИЗО тубик подцепил – па-а-ехал из Владимирки в Покров. Там, в Покрове, туберкулезные сидят.
– Сурово, – сказал Иван хмуро.
– Это еще не все, Олег Сергеич, это еще не все. Если не обломали тебя в ШИЗО, то можно перекинуть в пресс-хату. Знаешь, что это такое?
– Слышал маленько…
– Теперь, конечно, пресс-хаты мало где сохранились. При министре Бакатине запретили их, расформировали. А шерстяных ребятишек, что в пресс-хатах беспредельничали, людей увечили да истязали, вывезли спецэтапами… Их только спецэтапами можно было вывозить, потому что иначе их просто перережут. И резали! На Горьковской пересылке многих на ножи поставили… Так вот, если не сломали в ШИЗО, то могли бросить в пресс-хату. Оттуда немногим удавалось выломиться. А уж коли и оттуда вырвался, то можно отдать человека психиатрам. Во Владимирском централе психотделением заведует доктор наук Рожков Василий Леонтьевич. Говорят, до сих пор «лечит». А «лечил» Рожков так: сажают человека на «вязки» и колют. Месяц – сера, месяц – галоперидол. Потом опять месяц – сера, месяц – галоперидол… в животное превращают человека. Меня самого в карцере кололи. Я едва доползал до кормушки за кипятком. И, как собака, полз на четвереньках с этой кружкой обратно. Есть не хотелось, температура под сорок… Вот так и ломали раньше, Олег Сергеич. Теперь – не знаю, врать не буду. Говорят, полегче стало. Однако тюрьма осталась тюрьмой. Ничего хорошего там нет.
Таранов слушал и мрачнел. Разумеется, он, как и любой человек, живущий в России, слышал разговоры о тюрьмах, о лагерях, но никогда особо не прислушивался, не придавал им значения. Все это было где-то там, далеко, с другими. Да ведь и не понять, что в этих рассказах ложь, а что правда… Сегодня он услышал такой рассказ из первых уст. От человека, которому, безусловно следует доверять. И сам рассказ прозвучал спокойно и даже буднично, что только усиливало эффект.
