Чейз улыбнулся. Об этой ночи он потом вспоминал как о Ночи Паука.
Они с Энни занимались любовью на уединенной террасе их маленького домика.
– Я люблю тебя, – прошептал он, когда она вскрикнула в его руках, дойдя вместе с ним до вершины блаженства. Энни вздохнула и поцеловала его. И они заснули в темноте, а биению их сердец вторил нежный шепот прибоя.
Его разбудил пронзительный вопль.
– Энни? – вскричал он и уже через секунду примчался в ванную.
Энни, лицо которой было белее полотна, стояла на крышке унитаза, трясясь от ужаса.
– Энни, детка! – Он схватил ее на руки. – Что такое? Что случилось?
– Там, – сказала она дрожащим шепотом и показала трясущейся рукой на ванну.
– Где? – Он видел только фарфоровую ванну, коврик, белую сверкающую плитку… А еще… паука.
Это был большой паук. Громадный. Волосатый. Но всего лишь паук. А он, Чейз, уже тысячу раз умер, пока добежал из спальни до ванной, гадая, что могло случиться с Энни.
Он поступил очень просто – накрыл паука полотенцем, вынес насекомое через заднюю дверь, выбросил на траву, вернулся к жене и, уперев руки в бока, спросил ее, что произошло. Почему она визжала как резаная, увидев какого-то паучишку, который, наверное, испугался ее гораздо больше, чем она его?
Энни тоже подбоченилась и с яростью набросилась на него:
– А ты только представь себя на моем месте, когда я вошла сюда, зажгла свет и обнаружила его… поджидавшего меня!
– Он не «поджидал» тебя. Он занимался своими делами.
– Он поджидал меня, – упиралась Энни, – шевелил сотней тысяч миллионов лап и поджидал…
– Сотней тысяч миллионов лап? – переспросил Чейз, давясь от смеха.
И вдруг Энни тоже захохотала и в следующую секунду оказалась в его объятиях.
– Я знаю, что это глупо, – говорила она, смеясь и плача одновременно, – но я боюсь пауков. Особенно больших.
– Больших? – спросил он, беря ее лицо в свои ладони, улыбаясь и глядя ей в глаза. – Точно, такой мог бы сожрать, не подавившись, целый город. – И уже без улыбки объяснил ей, что он чувствовал… что за его злостью скрывался страх за нее… И что, если он когда-нибудь потеряет ее, его жизнь лишится смысла…
– Привет.
Чейз обернулся. Энни, улыбаясь, стояла в дверях, и он с трудом сдержался, чтобы не броситься к ней, не заключить ее в свои объятия и не сказать ей, что… что…
– Извини, я задержалась. Просто забыла о времени.
Чейз отвел взгляд.
– Разве? – Тон его был нарочито спокойным. – А я и не заметил.
– Я прогулялась по лесу. – Энни подошла ближе, посмотрела через его плечо на картофель и лук и взяла другой нож. – Очень красивое место. Противно думать, что его наводнят субъекты в костюмах-тройках.
Он попытался изобразить улыбку.
– Ну, здесь-то они не будут носить костюмы. Скорее, шорты и черные носки.
Энни засмеялась, взяла картофелину и начала ее чистить.
Несколько минут они работали молча, потом она заговорила снова:
– Я видела интересного паука.
Чейз посмотрел на нее.
– Странно. Я только что думал о… Ты сказала «интересного»?
– Угу. Он был… – Она замолчала. – Он был большой. Ну, ты понимаешь? Впечатляющий.
– Впечатляющий, да? И ты не закричала? Помнится, когда-то эти твари не относились к числу твоих любимцев.
Энни попыталась сдуть завиток волос со лба.
– И сейчас не относятся. Но в прошлом году я ходила на лекции… про насекомых. Оказывается, их чертовски много, гораздо больше, чем людей, и появились они задолго до нас.
Чейз кивнул.
– Я уже слышу, как ты говоришь «но».
Она засмеялась и взяла следующую картофелину.
– Но я по-прежнему не готова встретиться один на один с существом, которому требуется восемь ног, чтобы пересечь комнату.
Чейз хмыкнул.
– Приятно знать, что есть вещи, которые не меняются.
Ее улыбка погасла.
– Да, приятно.
Минуту-другую они работали в тишине. Энни чистила картошку, Чейз резал лук. Затем Чейз заговорил:
– Энни? Я… э-э-э… хотел тебе объяснить… Надеюсь, ты понимаешь… – Он сглотнул. – Когда я сказал, что ты ходила на все эти курсы, чтобы позлить меня…
Щеки Энни порозовели.
– Все в порядке.
– Нет. Не в порядке. Я знаю, что тебе доставляло удовольствие изучать все это. Поэзию, живопись… Просто это не мое. Черт, если бы мне пришлось изучать какие-нибудь гуманитарные науки, чтобы получить диплом инженера, я бы никогда его не получил. Наверное, до сих пор зарабатывал бы на жизнь, копая канавы.
Энни улыбнулась и покачала головой.
– Ты знаешь, что это неправда. – Она взглянула на него снова и сосредоточилась на чистке картофеля. – Конечно, я изучала все эти предметы не потому, что они тебе не нравятся. Я правда люблю поэзию, живопись и все остальное. – Она наклонила голову, и волосы упали ей на лицо. – Но, должна признаться, мне доставляло удовольствие видеть недоумение у тебя в глазах, когда речь шла о каком-нибудь поэте восемнадцатого века. – Она внезапно подняла голову, на губах ее трепетала лукавая улыбка. – Нет, не потому, что я чувствовала себя умнее и все такое, а потому… потому, что только так могла доказать, что что-то из себя представляю, понимаешь? Хотя я и была только домохозяйкой, это не означало…
– Только домохозяйкой? – Он рассмеялся. – Удачное определение для женщины, которая прекрасно вела хозяйство, растила нашего ребенка и развлекала всех этих шутов, которых мне надо было умасливать, чтобы компания набирала обороты.
– Значит, я потратила напрасно уйму времени, жалея себя.
– Если кто-то и потратил время напрасно, так это я. Я должен был сказать тебе, как горжусь всем, что ты делаешь. Но я был слишком занят: пытался встать на ноги и радовался тому, что мне удалось достичь гораздо большего, чем виделось отцу в мечтах. Достичь того, чем…
Того, чем ты могла бы гордиться, почти сказал Чейз, но вовремя одернул себя. Теперь слишком поздно говорить об этом.
– Ладно, какая разница, – сказал он резко. – Столько воды утекло. – Он занялся луком. А потом произнес: – По крайней мере теперь я знаю, что ты ходила на все эти лекции не для того, чтобы поменьше видеть меня.
– Ты не настолько часто бывал дома, чтобы мне нужно было об этом беспокоиться, – сдержанно сказала она.
– Ты уже могла бы получить степень, – сказал он, благоразумно решив, что лучше обойти минное поле, – если бы занималась чем-то одним…
