Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
И колдовство помогло.
Впрочем, дело с ходьбой начало налаживаться несколько раньше. Совершенно бессознательно Михаил затеял подражать скользящей – не по-людски как-то, с носка на пятку – походке древнего рубаки-пращура. Вопреки логике, сапоги почему-то стали гораздо меньше путаться в осоке и прочей дряни.
А вот странные пушистые листочки будто бы сами собою ввернулись в Михаилову руку уже после того, как лейтенант перепрятал Вешкину подвеску в кожанный мешочек, разрешив почернелой меди касаться рубина (спичечный коробок пришлось выкинуть – подвеска в него не лезла). Спасительные листья Михаил опять-таки бессознательно затолкал в рот, и их горьковатый вяжущий сок словно бы вдохнул в умученное тело новую жизнь. А стоило лишь приложить недожеванную зелень ко лбу, как рана перестала болеть и кровоточить. Мгновенно перестала. Словно бы по волшебству.
Очень хотелось верить, что именно “словно бы”.
И еще хотелось верить, что к произошедшему никакого отношения не имела та вздорная несусветица, которую ни с того, ни с сего принялись, а потом оборвали нашептывать засамовольничавшие губы.
Хотелось… Кого бы это интересовали хотения отчаянно цепляющегося за свой атеизм лейтенанта! Даже его самого-то они не интересовали…
Еще пару мгновений спустя Михаил вдруг заметил, что ноги его тоже вовсю самовольничают. Им (ногам) явно осточертело повторять извивы ручейного берега. Текучая вода, осока, прибрежный ракитник – всё это лишь время от времени мелькало далеко в стороне, а лейтенанта Мечникова несло сквозь какую-то безалаберную мешанину хворостиноподобных осин да берёз, втиснувшуюся между речушкой и матёрым мачтовым бором. Несло споро и на удивленье бесшумно. Несло по приметам, казалось бы совершенно недоступным человеческому вниманью и пониманию. Поди, например, угляди след, двадцать-тридцать минут назад оставленный на осинной коре чиркнувшим локтем в рукаве из солдатского «ха бэ»! А углядев, поди пойми, что эта еле видимая потертость – именно след, причём именно локтя… Дальше-то уже просто: локоть нормального солдата-мужчины оставил бы такой след на добрых полтора вершка выше.
И еще Михаил умудрялся, ни секунды не тратя на размышление, понимать, что аккуратное кольцо дырочек, опоясавшее ствол берёзы, оставил лакомившийся соком поползень; что погрыз на осине (низко, у самого корня) – это завтракал горьковатой корою косой…
Косой…
Господи, как же трусливы были пращуры, если даже зайцев и ещё более мелкую мелкоту избегали звать доподлинными именами! Как же нешуточна была пращурская опаска “накликать”, если до нынешней поры дожили всякие там косые, сохатые, квакушки… Интересно, какой еще народ так вот изощрялся в выдумывании подобных иносказаний? Как бы не никакой…
…Особого доверия к своим внезапно открывшимся поразительным способностям лейтенант Мечников не испытывал. Вполне могло статься, что всё это – лишь бредовые шалости хворого воображения; на самом же деле он (лейтенант) уже давно и окончательно заблудился.
Густеют, удлиняются тени; над вершинами дальних сосен обозначилась покуда еще бледная воспалённость нарождающегося заката… Чёрт знает, сколько времени съела ходьба, но если ты взаправду сделался хоть наполовину так сноровист, как тебе кажется, то пора уже догнать девушек. Ан нет же…
Не сбавляя хода Михаил вытащил Зурабов чертёж. Конечно, надежда на такую, с позволения сказать, карту была хиленькой, но “хоть что-то” всегда лучше, чем “ва-аще нихрена”.
Однако попользоваться так называемой картой Мечников не успел.
Разворачивая желтую затасканную бумажку, лейтенант чиркнул рассеянным взглядом по оборотной её стороне и едва не вскрикнул. Вот, значит, почему Ниношвили так старательно сложил этот листок рисунком наружу, а потом еще и собственноручно запихал в карман Мечниковской гимнастёрки! Да, почему – это ясно. А вот зачем… Опасался бурного припадка благодарности, что ли?
Стихотворение.
То самое, сочиненное Михаилом бог знает когда и бог знает по какому наитию.
Тот самый бисерно исписанный буквально вдоль и поперёк лист бумаги, который Михаил постоянно таскал при себе – таскал, получается, только затем, чтобы подонку Голубеву нашлось что украсть и отдать исполняющему обязанности командира полка.
А вот теперь исполняющий обязанности командира полка под благовидным предлогом вернул писанину автору. Автору ли? Кто объяснит, каким образом выплеснулось из души детдомовца Мишки Мечникова это… это…
Чистенький
Неумытые руки ты с детства не жал,Рассердившись, охотно клинок обнажал,Но мечтал усмирять злость невеж и невеждНепорочной стерильностью белых одежд.Приписав по созвучию честь чистотеТы все тоги свои до прорех застирал,А коней поминутно мелком оттиралИли просто менял их в святой простоте.Но стерильность жалка в оголтелой резне:Грязь с особенной алчностью льнёт к белизне.А выискивать брод то в крови, то в дерьмеНеудобно и глупо на белом коне.Против дряни да лжи чистота – не броня,И бессилен клинок против мусорных мух;Волчьи зверские песни, ночами звеня,Детским плачем терзали доверчивый слух,Но ты думать ленился, сомненья не звал,И тебя убивали, и ты убивал,Честью, долгом и правдой кормя вороньё,Свято веря в натёртое мелом враньё.А потом вздорный случай разбил нос судьбе:Взгляд, оброненный под ноги, в жидкую грязь.“Ты не жил, ты всего лишь казался себе”, –Так твоё отраженье шепнуло, глумясь.Грязь – не зеркало. Грязь не способна солгать.Смех и грех: полем жизни, как плацом, шагать,А уже в полпути от итожной межиТак по-детски запутаться в правде и лжи,Растерять веру в честность белёных идейИ себя самого же на дыбе пытать:Кто ты, братец? Герой? Лиходей? Лицедей?Или просто придурок, растак твою мать?Только поздно тащить новый смысл в кутерьмуГрязью, кровью и мелом измаранных лет –Даже если и дашь ты себе самомуНа дурацкий вопрос идиотский ответ.Маркость белого цвета приняв за беду,Легче лёгкого спрятать себя в черноту.Только чёрное с белым – порода одна:Грязь на чёрном едва ли не лучше видна.И решенье проблем подсказалось само:Цвет, который надеть – и хоть в гной, хоть в дерьмоС головой окунайся – не станешь грязней.Ржавый цвет заскорузлых от крови страстей.Смех и грех: столько мук, а рецепт-то простой.Грязь всего-то и нужно, что счесть чистотой.Только знай: эту буро-багряную муть,Раз напялив, до смерти не сможешь стряхнуть.Волком вой, колотись, как в жаровне карась –Ничего не поймёшь, ничего не найдёшь,Хоть себя, и любого, и всех перекрасьВ беспросветных чертей да крахмальных святош.Хоть извёсткой, хоть копотью рожу натри –Ни грязнее, ни чище не станешь внутри.Тем-то ржа и отлична от прочих мастей:Только вляпайся – мигом проест до костей.
Он барахтался в этой рифмованой полубессвязице отчаянно и самозабвенно, как муха в меду. Исступленно твердил про себя, смаковал-пережевывал каждую строку по нескольку раз; едва успев добраться до конца, поспешно начинал вновь… А его ноги собственной волей продолжали шагать себе да шагать – всё с тем же новообретенным бесшумным проворством…
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
