Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
Мечников неторопливо поднялся (до этих пор он сидел на корточках, опершись локтями о броню несгораемого ящика); выпрямился во весь рост; сверху вниз глянул в запрокинутое горбоносое лицо:
– Ну ты, однако же, и сволота, Зураб! Редкая сволота, законченая!
– Ладно, извини, – Зураб снова обмяк. – Меня, понимаешь, все могут за нервы дёргать, а я никого, да? Слушай, дорогой, разве так справедливо?..
Он всё говорил, говорил – прямо какое-то словесное недержание напало на и.о. комполка. Стало быть, дёргали его за нервы, дёргали, и вот, похоже, издёргали-таки вконец.
Впрочем, старший политрук ухитрялся совмещать безумолчную свою пустопорожнюю болтовню с более плодотворными занятиями.
Убедившись, что в помеси штабного журнала с командирской книжкой не осталось чистых листов, Ниношвили выволок из полевой сумки целый ворох каких-то бумажек и принялся их просматривать. Лились-плелись однообразные Зурабовы сетования о том, до чего всё тяжело и до чего всё обрыдло; просмотренные старшим политруком бумажки одна за другой отправлялись обратно в сумку; стремительно теряющий терпенье Мечников лихорадочно выдумывал средство от речевого поноса… И вдруг идиотское действо окончилось. Без посторонней помощи. Само.
Ниношвили зацепился глазами за очередной мятый листок, осклабился, а потом вдруг бросил его на сейф писаниной вниз, выхватил у Михаила карандаш и быстро-быстро заелозил грифелем по желтой ветховатой бумаге.
Что политрук, наконец, умолк, до Мечникова дошло с изрядным запозданием – лишь когда тот заговорил вновь:
– Партизанка Маша при тебе рассказывала про местный музей и московскую комиссию? Вот, смотри… – Зураб принялся методично тыкать карандашом в свой только что изображенный чертёж, – здесь мы, это – окраина Чернохолмья, вот грунтовка… А вот это, в лесу – бывшее имение какого-то местного буржуя, понял, нет? Перед войной там был отдел музея. Экспонаты, отобранные москвичами, хранились именно там. Маша говорит, что немцев в имении, кажется, нет. Я приказал ей и Белкиной сходить да проверить – может, эти самые ценности еще на месте?
Ниношвили примолк на миг, а потом сказал – медленно, чуть ли не по слогам:
– Ты пойдёшь с ними, генацвале.
Михаил так отчаянно замотал головой, что едва не потерял фуражку. А старший политрук продолжал, как ни в чём ни бывало:
– После выполнения задания идите на партизанскую базу. Если там никого из наших не будет, пробирайтесь к линии фронта. А вот это, – Ниношвили извлёк из полевой сумки ещё один лист, исписанный мелко и густо, – это Машины показания про Гуреева и остальных сволочей. Она подписала, я заверил, как по форме положено. Отдашь первому особисту, которого встретишь, да. Или политработнику.
– Я никуда… – начал было Мечников, но старший политрук не собирался дослушивать.
– Товарищ лейтенант, я сказал: Маша думает, что немцев в имении нет. А я думаю иначе. А девушки уже отправились… – Зураб мельком взглянул на часы, – почти двадцать минут назад. Причём Вешка согласилась выполнять моё приказание, только когда поверила, что ты их догонишь. Вай-мэ, какая она недисциплинированная, эта Вешка – командира полка заставила клясться здоровьем матери… Там на плане я пунктиром нарисовал накадули… ну, маленькую речку такую… так они сначала по берегу будут идти. Вот…
Что должно было следовать за этим “вот” Михаил так и не узнал.
Неподалёку заслышался какой-то галдёж, мигом позже – стремительно близящийся топот, а еще через миг в штабную колдобину скатился взмыленный красноармеец.
– Товарищ комполка, – затараторил он, кое как изобразив перед Ниношвили стойку “смирно”, – на реке катер. Немцы. Со стороны городка. Проплыли ниже нас, за излучину, и пристали к противоположному берегу.
– Начинается, – Ниношвили без особой надобности поправил фуражку. – Так, быстро найди старшину Черных и ко мне его… Ну, не дрожи, боец! Вы-пал-нять!
Красноармеец, наскоро козырнув, уметнулся прочь.
А и.о. командира остатков шестьдесят третьего отдельного полка старший политрук Зураб Ниношвили обернулся к мнущемуся близ ящика-стола Мечникову и рявкнул ужасным голосом:
– Что?! Ты еще здесь, шени мама?!
* * *
Первые же пять-десять минут торопливой ходьбы по берегу лесного “накадули”, оказавшегося невыносимо, прямо-таки злокознённо извилистым, вернули Михаила Мечникова на позиции твёрдого материализма. Лейтенанта Мечникова напрочь покинули всяческие суеверные догадки по поводу собственного ненормально бодрого самочувствия – покинули мгновенно и бесповоротно, вместе с упомянутой ненормальной бодростью.
Свято место пусто не бывает; естественно, что позиции, трусливо покинутые физическими и душевными силами пустовали очень недолго. Вернулось тошнотворное мельтешенье перед глазами; с новой силой принялся за работу сумасшедший дятел, вздумавший выдолбить себе дуплишко в лейтенантском лбу… Как сходны судьбы великих титанов, какая знаменательная аналогия: Прометея терзал орёл, лейтенанта Мечникова изводит дятел… Дятел… милая птичка, привыкшая выклёвывать всякую дрянь из трухлявых пней… Знаменательнейшая аналогия, чёрт раздери!
Вскоре повязка, о существовании которой Михаил давно успел позабыть, вконец раскисла от пота, и к трудам дятла-садиста добавилось нестерпимое жжение в разъедаемой ране. Матерясь сквозь слёзы, лейтенант ободрал с головы мокрые бинты, но лучше не стало.
Стало гораздо хуже.
Фуражку пришлось нести (при попытке надеть первое же прикосновение внутринности околыша к ране довело титана от РККА до крика); стекающая по лицу, срывающаяся крупными каплями с подбородка горькая влага затеяла стремительно розоветь… Всё сильней кружилась голова – особенно муторно было глядеть на чёрную, изъязвлённую водоворотами воду, бесшумно и деловито несущуюся навстречу, назад, к реке, чтоб уже вместе с ней угодить в растворяющие объятия седого кормильца Ильменя-батюшки… Ну вот, сызнова начинаем заговариваться. Или как это назвать, когда про себя, а не вслух? Задумываться? Ой, нет, это что-то совсем другое…
А сапоги путались в жёсткой осоке; под сапогами то трещало, то чавкало; и в самих сапогах тоже чавкала ледяная сырость – чего ж ты хотел, если эти самые растреклятые сапоги считались новыми полгода назад, а с тех пор они протопали почти от самой западной границы почти до Новгорода Великого, причём главным образом изрядно пересечённою местностью или дорогами, которые любого бездорожья во сто крат хуже…
Михаил прекраснейшим образом понимал: ни о каком “догнать” успевших уйти далеко вперёд девушек не может быть и речи – это даже если он ещё не окончательно запутался в ёриках, старицах да меандрах вертлявой лесной речушки. Вот такое безнадёжное понимание, а ещё понимание, что не догнать Вешку и Марию Сергевну никак, ну никак нельзя: иначе сгинет единственное оправдание уходу… господи, какому там к хренам уходу – получится, что попросту бросил, предал Зураба и тех, кто остался с ним!.. Да, такие вот суматошные мысли и заставили утопающего Михаила схватиться за колдовскую соломинку.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
