Терпение не бегает вприпрыжку,Не скачет, не гарцует, спотыкаясь.Терпение – в покое океана,Терпение – в дыханье горных склонов,Терпение – в тяжелом сне болота,И в песне звезд, единой и могучей,Которой нет конца.– Я тебя все равно не слушаю! – крикнула, не оборачиваясь, Луна. Но она слушала. Глерк это точно знал.
* * *
КОГДА ЛУНА добралась до подножия утеса, Фириан уже спал. Этот дракончик мог спать где угодно и когда угодно. По части сна он был мастер. Луна сунула руку в карман и ласково погладила его по голове. Фириан не проснулся.
– Уж такие они, драконы, – проворчала Луна. Именно эти слова она не раз слышала в ответ на свои вопросы, хотя смысл ответа от нее ускользал. Когда Луна была маленькой, Фириан был старше ее – это было сразу ясно. Он учил ее считать, учил складывать и вычитать, умножать и делить. От него она узнала, как числа превращаются в нечто большее, как через них можно выразить движение и силу, пространство и время, кривую и круг, натяжение пружины.
Но потом все изменилось. Фириан с каждым днем казался девочке все младше. Иногда ей чудилось, что, пока сама она стоит на месте, он движется назад, а иногда наоборот – что это Фириан стоит на месте, а сама Луна торопится вперед. Почему так, спрашивала Луна.
– Уж такие они, драконы, – отвечал Глерк.
– Уж такие они, драконы, – соглашалась с ним Сян. И оба пожимали плечами. Драконы, и все тут. Ничего ты с ними не поделаешь.
Однако этот ответ не мог удовлетворить Луну. По крайней мере, Фириан никогда не пытался уйти от многочисленных вопросов, которые задавала Луна, и никогда не напускал туману. Во-первых, потому, что не знал, что значит «напускать туман». А во-вторых, обычно он просто не знал ответа. Если, конечно, речь шла не о математике. Уж тогда ответы было не остановить. Ну а во всем остальном он был просто Фириан, и только.
Луна добралась до верхушки утеса незадолго до полудня. Она заслонила глаза от солнца и вгляделась в даль. Так высоко она еще никогда не поднималась. И была рада, что Глерк не стал ее останавливать.
Города лежали по ту сторону леса, где пологий южный склон горы переходил в плоскую надежную равнину. Там земля не пыталась убить человека. А дальше, как знала Луна, были фермы, и другие леса, и горы, а в конце – океан. Но так далеко Луна никогда не бывала. По другую же сторону горы – на севере, – не было ничего, кроме леса, а за лесом – болото, которое покрывало собой половину мира.
Глерк рассказывал, что из этого болота родился весь мир.
– Как? – тысячу раз спрашивала его Луна.
– В стихах, – отвечал иногда Глерк.
– В песне, – говорил он иногда. Но больше ничего не объяснял и говорил только, что когда-нибудь она сама все поймет.
Какой противный этот Глерк, подумала Луна. Все они противные. А противней всего была головная боль, которая усиливалась день ото дня. Луна села на землю и закрыла глаза. В опустившейся темноте она разглядела голубизну с серебристым краем и что-то еще. Что-то твердое и крепкое, как орешек.
Мало того – эта штука мерно стучала, словно в нее был встроен крошечный часовой механизм. Щелк, щелк, щелк.
«Каждый щелчок – это шаг к концу», – подумала Луна. Она потрясла головой. Что за странная мысль? Непонятно.
«К концу чего?» – задумалась она. Но ответа не знала.
И вдруг откуда-то пришло видение дома со стульями, покрытыми лоскутными накидками, с рисунками на стенах, яркими глиняными мисками, которые торжественно и празднично выстроились на полках. Женщина с черными волосами и родинкой в форме полумесяца на лбу. Ласковый мужской голос приговаривает: «А где наша мама? Вот наша мама, да, детка?» Слово это эхом отозвалось у нее в голове, прокатилось от края до края – «мама, мама, мама», снова и снова, снова и снова, словно далекий птичий крик.
– Луна, – спросил Фириан, – а почему ты плачешь?
– Я не плачу, – сказала Луна, вытирая глаза. – И вообще, я просто соскучилась по бабушке, понял?
Это была правда. Луна скучала по бабушке. Но сколько ни стой тут, сколько ни вглядывайся, бабушка все равно придет не раньше, чем одолеет весь путь от Вольных городов до своего дома на верхушке спящего вулкана. Луна знала это точно. Но тот, другой дом, и лоскутные накидки, и женщина с черными волосами – Луна уже видела все это, видела, но не знала когда.
Она посмотрела вниз, на болото и сарай, мастерскую и дом-дерево, круглые окошки которого удивленными немигающими глазами выпучились по бокам толстого ствола. «Был другой дом. И другая семья. Еще до этого дома. И до этой семьи». Глубоко внутри Луна знала, что это правда.
– Что с тобой, Луна? – с ноткой боли в голосе спросил дракончик.
– Ничего, Фириан, – ответила Луна, обхватила его обеими руками за живот и подняла. Девочка поцеловала дракончика в макушку. – Ничего, правда. Просто я подумала, что очень вас всех люблю.
Это была первая ложь, которую она произнесла в своей жизни. Ложь, в которой каждое слово было правдой.
Глава 18, в которой ведьма попадает впросак
Сян не помнила, чтобы когда-нибудь преодолевала этот путь так медленно. Магия ее с годами иссякала, но в последние годы как-то чересчур быстро. То, что осталось, превратилось в тонкую струйку, которая по капельке сочилась в старческих пористых костях. Взгляд Сян утратил былую остроту; слух ослаб; болело бедро (а также левая ступня, поясница, плечи, запястья и, как ни странно, нос). И лучше ей уже не будет, будет только хуже. Очень скоро она в последний раз возьмет за руку Луну, в последний раз коснется ее лица, хриплым, очень хриплым шепотом скажет, как она дорога ей. Сознавать это было почти невыносимо.
Честно говоря, Сян не боялась смерти. А чего бояться? Сотни, тысячи раз она утишала боль тех, кому предстоял путь в неизвестное. Столько раз видела, как в последний миг на лице вдруг расцветает изумление – и невероятная, неудержимая радость. Сян была уверена, что не стоит бояться смерти. И все же… Покуда были силы, она не тревожилась. Но последние месяцы перед кончиной будут далеки от безмятежности. Когда Сян удавалось вспомнить Зосимоса (а вспоминать было трудно, как бы она ни старалась), на ум ей приходила внезапная гримаса боли, трясущиеся руки, пугающая худоба. Сян вспомнила, как он страдал от болей. Перспектива повторить его судьбу ведьму не радовала.
«Это ради Луны, – сказала она себе. – Все, все ради Луны». И это была правда. В каждом приступе боли в спине, в каждом приступе кашля, в каждом оханье при неожиданном простреле, в каждом неловком движении закостенелых суставов таилась ее любовь к девочке. Ради Луны Сян вынесла бы любые муки.
