Я выкрикнул ее имя в пустоту, пробудившись от пустого и черного сна.
Я лежал на затянутой пленкой кровати, в непроницаемой, похожей на контузию тишине. Не слышалось даже сдавленного шипения воздуховодов. Однако дышать было легко – я набрал полную грудь холодного искусственного воздуха, от которого кружилась голова.
Потом встал с кровати.
Где-то далеко, в плотно обступавшей темноте, тускло поблескивал красный огонек камеры наблюдения. Я приблизился к нему, и темнота сомкнулась – не было ни жесткой кровати, ни стен – только бледный, мерцающий светодиод над невидимой дверью, единственный ориентир.
Осторожно, боясь оступиться, сорваться во тьму, как канатоходец, я приблизился к горящему огоньку. Пол странно покачивался, и мне приходилось размахивать руками, чтобы удерживать равновесие, однако я не сдавался.
Когда до огонька оставалось пару шагов, я замер, упершись в невидимую преграду. Красный глаз безразлично смотрел поверх меня, умудрившись разглядеть что-то в глухой темноте. Я невольно обернулся, решив проследить за его электрическим взглядом, и в ту же секунду раздался короткий щелчок.
Камера отключилась.
78
Лида оделась так же, как в институт – в теплый свитер с высоким пушистым воротником, обтягивающие джинсы и сапожки с меховыми отворотами, изящные, но теплые не по сезону. Она поприветствовала меня уставшей улыбкой и замолчала. Я никак не мог ее разговорить.
– Что-то случилось? – спросил я.
Лида, казалось, едва могла меня узнать.
– Все в порядке. Просто устала.
Она остановилась и, закрыв глаза, подставила лицо холодному осеннему ветру.
– Если я засну во время сеанса, не забудь меня разбудить.
Мы опять шли молча. Лида держалась в стороне от меня. Ее сумочка покачивалась на плече, создавая преграду между нами.
– Наверное, это будет интересно, – сказал я, устав от молчания.
Лида зевнула, прикрыв кулачком рот.
– Жаль, что ты не нашел настоящий планетарий. Не верится, что во всем городе нет ни одного.
– Все закрыты, – сказал я.
Вечернее солнце терялось в нагромождении кубических домов. Исполинские экраны на крышах, по которым обычно показывали суматошные рекламные постановки, застилала темнота. Город задыхался в плотном настоявшемся воздухе. В ранних сумерках даже огни проезжающих машин, отсветы в окнах и вспышки цветных светофоров раздражали глаза, нарушая мертвенно-спокойный, монотонно серый ритм, которому подчинялись под закат городские улицы.
Но мне было неспокойно.
Я потер плечи – не от озноба, от волнения.
– Холодно как стало, – сказал я.
Порывистый ветер, который мгновенно поднимался и затихал, когда по путям над нами проносился очередной маглев, развевал длинные волосы Лиды.
– Да, – сказала она.
– Погоди! – спохватился я. – У тебя ведь на следующей неделе? Нейроинтерфейс?
– Ага.
– Волнуешься?
Я попытался заглянуть Лиде в глаза, но она шла, отвернувшись от меня. Происходящее на другой стороне улицы интересовало ее куда больше, чем я.
– Да нет. Чего волноваться? Обычная вводная, оценок не ставят. К тому же ты мне все рассказал.
– А я очень волновался, – сказал я.
– Я знаю, – сказала она.
Она впервые посмотрела на меня и улыбнулась.
Мы остановились у перекрестка, загорелся зеленый, и сдавленный электрический голос принялся талдычить как заведенный, разгоняя спокойный вечерний сумрак – «можете идти», «можете идти», «можете идти». Мне хотелось взять ее за руку, но мешала похожая на портфель сумка, и ветер, внезапно сменивший направление, и прохожие, которым мы не давали пройти.
– Идем? – спросила Лида, и тут погас светофор.
– У нас еще час, – сказал я.
– Никогда не была в этом звездном театре, – сказала она.
Мы стояли рядом у перекрестка, а я не решался коснуться ее руки. Я вдруг подумал: а ведь звезды – единственное, что нас объединяет. И технологический, куда поступают только те, кто хочет улететь с Земли. И «Патрокл», восходящий на высокую орбиту. И голограмма звездного неба, которую Лида всегда носила с собой.
В театре мы решили посидеть в забавном, похожем на музей космонавтики кафе, чтобы скоротать время перед началом сеанса. На стенах висели эффектные фотографии космоса, планеты, снятые с орбиты, яркие созвездия, как в карманной голограмме Лиды. В середине зала, на кубическом постаменте, лежал обломок метеорита – из никеля и железа, – похожий на маленький, изъеденный кавернами астероид, который, вопреки обычным распорядкам музеев, можно было трогать руками. Прежде чем сесть, Лида мягко положила на него ладонь – как бы слушая пульс, – и улыбнулась. Я заказал фирменные коктейли – со вкусом гвоздики и рома.
