одна эвакуированная — молодая женщина. Она приехала из Киева, где была преподавательницей музыки. Женщина гуляла с офицерами местного учебного полка, и они часто оставались ночевать в её комнате. Оттого жизнь этой эвакуированной была сравнительно сытой. Хозяйка, суровая женщина маленького роста, хмуро говорила про неё: кому война, дескать, а кому мать родна…
Весной третьего года войны началась совсем уж невыносимая бескормица. Старик сидел в своём отгороженном углу и молился. Сперва ему приносили заказы на мебель, но скоро этот источник дохода иссяк. Теперь их маленькая семья жила на больничный паёк дочери. Старик высох, но в его глазах всё так же горел огонь веры.
И вот он молился.
Из-за перегородки время от времени раздавался плач младенца, которого родила соседка этой весной. Сама она куда-то вышла, а дочь старика повезла внука к родне мужа, в деревню неподалёку. Это был лишний шанс продержаться.
Деревня была лесная, в ней не пахали и не сеяли, а по малости лет трудовой повинности мальчик не подлежал.
Поэтому старик не ощущал вокруг никого.
Был погожий день, и, помолившись, старик вышел на крыльцо. Он медленно прошёлся по двору и, отворив дверь сарайчика, увидел на уровне своего лица круглые колени его соседки. Старик внимательно осмотрел лицо молодой женщины.
Теперь оно приняло обиженное выражение. Постояв так, он вернулся в дом.
Старик пошёл к хозяйке. Хозяйка с испугом взглянула на него. Она впервые видела, чтобы её квартирант заговорил с кем-то кроме своей дочери и внука. Старик коротко объяснил, что случилось.
Женщина всплеснула руками. Война вытравила из неё болтливость, и она молча пошла за стариком.
Одноногий муж хозяйки, железнодорожник, отправился за милиционером. Милиционер был безрукий. Так они и шли по лужам — безрукий поддерживал безногого, помогая ему выдирать из земли деревяшку, а когда милиционер обрезал верёвку в сарае, уже безногий помогал ему, безрукому, снимать твёрдое негнущееся тело и класть его на земляной пол.
Женщину накрыли рогожей, милиционер составил протокол и дал его подписать всем присутствовавшим. Он пробовал заговорить со стариком, но тот молчал, и безрукий милиционер ничего не смог от него добиться. Он отстал от старообрядца только тогда, когда хозяева объяснили ему, кто их жилец.
Ребенка нужно было сдать в детский дом, но милиционер не мог его нести и обещал скоро прислать телегу.
Хозяевам нужно уже было уходить. Безногий поковылял в свои мастерские, а женщина отправилась мыть полы в ту же больницу, где работала дочь старика. Перед уходом женщина попросила было его последить за ребёнком, но натолкнулась на отсутствующий взгляд квартиранта.
Старик думал о грехе. Он думал о том, что теперь ребёнок будет страдать за грехи других людей, за грехи своей матери и даже за грехи тех людей, которые начали первыми стрелять в этой войне. Все равны перед Ним. Всё от Него и к Нему. Всех будет Он судить, и страшна будет кара Его. О себе старик не думал. Он не мог вспомнить о себе многого и поэтому не держал своего зла на людей, а знал лишь, что за грехом должно следовать наказание. Он помнил свои молитвы и то, как нужно держать рубанок. Для него этого было достаточно, а рассказам плачущей дочери старик не верил.
Все ушли, но за перегородкой снова раздался крик ребёнка, про которого забыли.
Старик внезапно понял, что он должен пойти на этот крик.
Ребёнок замолчал, он смотрел на старика немигающими глазами, а потом снова зашёлся в крике. Старик взял свою, тщательно сберегавшуюся в чистоте ложку и начал кормить ребёнка.
Сначала у него не получалось, но вскоре дело пошло на лад.
Старик завернул его в новую тряпку и унёс на свою половину. Когда он понял, что ребёнок уснул, то осторожно положил свёрток на верстак. Ребёнок крепко спал, и не мог выпасть из ложбины, в которой обычно лежала деревянная заготовка.
Тогда старик вышел на двор и, сев на крыльцо, снова стал думать о своей вере, о тяжких людских грехах. Он как будто продолжил свои мысли с прерванного когда-то места.
Была настоящая весна. Солнце, отражаясь в лужах, било ему в глаза, а снег совсем сошёл и чернел только в глубоких ямах у забора. Что-то было с ним в эти дни тогда, в его прошлой жизни. Это воспоминание не было для него сейчас необходимым, и он вспоминал спокойно, без напряжения, будто перелистывая обратно страницы своих книг.
Он начал вспоминать и, наконец, вспомнил всё — вечеринку, испуганное лицо дочери и насупленные лица гостей. Он вспомнил зятя-инженера.
Но тут же снова забыл их всех за ненадобностью.
Сообщите, пожалуйста, об обнаруженных ошибках и опечатках.
Извините, если кого обидел.
25 декабря 2008
История про труды и дни
СТИЛИЗАЦИЯ КАК ФОРМА РЕЦЕПЦИИ
I
Понятие "стилизации" не имеет чётких дефиниционных рамок. Оно чаще всего определяется через пример. Прежде чем приступить к анализу текста, следующего за введением, нужно оговорить границы этого анализа. Говоря проще — любая фраза вызывает бесконечную цепочку ассоциаций. Они уникальны и субъективны.
М.Б.Гаспаров в своей книге "Литературные лейтмотивы" пишет: "Непрерывно меняющееся взаимодействие текста со средой делает каждый текст в каждый момент его бытования в обществе уникальным и неповторимым феноменом. И если осознание текста — осознание самим автором, либо непосредственным или отдаленным адресатом — невозможно без предварительно заданных конвенций, с которыми текст так или иначе соотносится, то оно также невозможно без погружения текста в текущую смысловую среду, при котором сам текст становится частицей и движущей силой этой Среды, частицей такой же изменчивой, как сама эта Среда".
Гаспаров, в частности, приводит в качестве примера эпиграмму Пушкина "За ужином объелся я" "заключившую в себе — в уникальном сочетании — целый узел биографическиих и литературных мотивов лицейского и арзамасского круга".
Таким образом, в задачу нашего анализа входит поиск коннотаций между анализируемым текстом и культурой конца 20-х с одной стороны, и с другой стороны — восприятием этой культуры автором текста. Очевидно, что знание автора о предмете неполно. Он придумывает стиль другого времени, а отправной точкой этой реконструкции стали романы Вагинова. Стиль Вагинова далёк от простых синтаксических конструкций автора текста.
Это желание следовать чужому стилю, оказывается прямого отношения к индивидуальному авторскому стилю Вагинова не имеет.
"Возникает, однако, вопрос: насколько правомерна такая внетекстовая ассоциация? Не является ли она произвольным приложением к тексту некоей частицы смысла, которой случилось оказаться в нашей памяти, но которая
