Сразу иду к гардеробщику, и он, разумеется, думает, что я давно здесь сижу, я же без верхней одежды, а на улице зима.
– Ко мне жена пришла, хочу ее ввести, – говорю.
Открывают дверь, зову Женю. Она начинает раздеваться.
– Повесьте на мой номерок, – шарю по карманам, – ой черт, а номерок у Сережи остался. Ладно, возьмем новый.
Он вешает ее пальто, и мы идем в зал. Теперь надо уговаривать метрдотеля, чтобы нам дали столик. Так мы ходили раз пятьдесят, никто никого не узнавал, такое там количество народа. Так начиналось в молодости. А через годы уже бывало так: иду я летом по Столешникову, не собираюсь даже идти в «Арагви», вдруг распахивается дверь, гардеробщик отодвигает очередь в сторону.
– Заходите, – мне, а очереди: – У него заказано.
История о том, как Сева попал в психушку
Я работал тогда в Институте экспериментальной биологии на «Соколе». После окончания рабочего дня мы спирт всегда употребляли. Как-то раз выпили спирту на троих с моим непосредственным начальником, доктором медицинских наук и лаборантом. Выпили и пошли домой. Заходим в метро. На «Соколе» есть переход прямо над проходящими поездами. Когда мы там проходили, я по пьяни предложил им поспорить со мной на интерес.
– За бутылку водки готов сейчас с виадука прыгнуть на крышу поезда, а оттуда на платформу. Не хуй делать. Акробатом для этого не надо быть.
Они тоже пьяные были, так что идея их заинтересовала. Поспорили. Я дождался, когда пришел поезд, прыгнул на крышу вагона, оттуда вниз – и сразу попал в объятия мента. Я его не увидел сверху и угодил прямо на него. Он меня тут же схватил в обнимку и потащил в ментовку. Научные сотрудники, с которыми я спорил, пропали, конечно, сразу. Менты в отделении были, к моему удивлению, настроены серьезно.
– Это был суицид? Мы вызываем бригаду психиатров, пусть они с тобой разбираются, мы с тобой возиться не хотим. Можешь ничего не говорить, нам твои рассказы неинтересны, вот приедут врачи, им и расскажешь, – говорят они мне.
Приехали врачи, молодые ребята, совершенно вменяемые на первый взгляд. Я им рассказываю, как все было на самом деле. Они, в свою очередь, никакой симпатии и понимания не проявляют.
– Все, доигрался. Поедешь как миленький в Ганнушкина. Оформляем тебя как суицид, – говорят.
Под охраной отвели меня в машину и доставили в психушку, где поместили в наблюдательную палату. Вкололи аминазин, все как надо. А там, в палате, со мной одни ебанько, да какие! Боялся, что убьют.
Наблюдательная палата – это небольшая комната, в которой стоят десять кроватей, на них лежат пациенты. Вставать с этих кроватей нельзя. В дверях сидят два здоровых санитара и следят. Можно сидеть в кровати, можно ходить по кровати, но сходить с нее нельзя, только если в туалет. Для этого нужно просить разрешения, и тебя выводят под наблюдением санитара.
– Мне поссать, – говорю, и они меня выводят.
Я-то знаю, что Машка Шахова, моя однокурсница с биофака и Женькина подруга, здесь работает. Моя задача дать ей знать, что я в Ганнушкина, во-первых, чтобы она сообщила Женьке, где я и что я, а во-вторых, чтобы она вытащила меня отсюда.
– Врача найдешь в этой больнице. В этой больнице, ходить никуда не надо. Она тебе за это денег даст. Скажешь, что Сева Бялый находится в наблюдательной палате, – говорю я санитару.
– Нам запрещено, – уперся санитар. И ни в какую, ничего слышать не хочет.
Я раз пятьдесят в сортир ходил, разговаривал со всеми санитарами, пока одного наконец уговорил. Если бы первый согласился утром в пятницу, меня бы там уже не было к концу дня. Но мне удалось договориться только вечером в пятницу. Машка прибежала, не прошло и получаса. Но было уже поздно, все врачи ушли, и мне надо было ждать два дня выходных.
Так я пробыл до понедельника в наблюдательной палате. Уже спокоен, знаю, что все в порядке, но за жизнь переживаю. Хотя никому нельзя вставать с кровати, все равно обстановка не располагает к душевному спокойствию – кто-то мочится под себя, кто-то размазывает по лицу говно, кто-то вообще лежит привязанный. Десять человек – и ни одного нормального вроде меня. В понедельник утром состоялся консилиум. Врачи довольны, ухмыляются:
– Ну что, будет вам урок. Что за глупые споры, да еще в вашем возрасте, вроде не мальчик уже, а отец семейства.
Меня отпустили, но с диагнозом, конечно, – психопатия или МДП.
История о том, как Сева играл в «Кто дальше спичку бросит»
Меня от нашего Института экспериментальной биологии послали на выставку «Химия 70-х», чтобы я там выбрал прибор, необходимый мне для исследований. Я занимался исследованием структуры ДНК, как она образует комплексы с белками. Мне был нужен спектрофотометр, на который институт выделил деньги, полученные специально для этой цели от Академии наук. Прибор стоил несколько десятков тысяч долларов, и японцы, производители исследовательского оборудования, поняв, что я – ученый, реальный покупатель с деньгами и всеми необходимыми бумажками, к важному клиенту проявляли большое уважение.
– Это называется ДНП – дезоксирибонуклеиновые протеины, – объяснил я им. – ДНК в природе работает так: на ней в зависимости от генетических последовательностей образуется белок, который потом от нее отходит и уже функционирует отдельно в организме. Каким образом происходит сцепление и связь белка и ДНК – вот этим вопросом я и занимаюсь.
Я хотел, чтобы японцы точно понимали, для чего будет использован их прибор. Может быть, с их помощью состоится прорыв в науке. Японцы важно кивали в ответ. Они носили меня на руках, и до того я им понравился, что они стали звать меня Ален Делон. Женя говорила, что для них все европейцы на одно лицо, но она не права, конечно. Мы с Делоном похожи, мне об этом не раз многие люди говорили. Я с японцами часто встречался, они приносили французский коньяк и сигареты. Коньяк всегда был «Камю Наполеон», сигареты всегда «Кент». После подписания договора о покупке спектрофотометра я их пригласил к нам на Пушкинскую в гости, мы с Женей устроили для них прием. Перед тем как попрощаться, они подарили мне часы «Сейко». В семидесятом году в Москве, наверное, было человек десять, кто «Сейко» носил. Эти часы я тут же проиграл в спички.
Дело было так. Я играл в бильярд в Парке культуры. Подходит ко мне дед, маленький, мне до пупа.
– Не хочешь со мной сыграть, кто дальше бросит спичку? – спрашивает.
– Отойди, дед. Смешно даже.
Мне было двадцать шесть лет, старику хорошо за семьдесят. Как-то он меня зацепил, и я согласился с ним сыграть, может, из жалости, а может, интересно стало, что-то новое. Потом выяснилось, что он этим всю жизнь занимается, и из своих семидесяти восьми лет последние шестьдесят восемь только тем и занят, что ищет таких, кто готов с ним сыграть на кто дальше бросит спичку. Я не идиот, я не сразу стал играть на часы. Он постепенно увеличивал ставки, не сразу показал, как он кидает. Когда уже последний бросок был на часы, вот тогда он мне показал все свое искусство. Спичка улетела за километр. Он ее отправлял метров на сто дальше, чем мог бросить любой другой. Зажимал между пальцами особенным способом и щелчком посылал вперед. Спичка улетала так, что ее даже не было видно. В общем, хитрый старик у всех выигрывал. У меня вот выиграл часы.
