— Понятно! — безразличным голосом протянул я и быстренько отошел, чтобы майор не догадался спросить, для чего мне все это нужно: ведь любой советский военнослужащий, и особенно чекист, должен относиться к религии как к некоей блажи.
II
И действительно: большинство из нас относились к верующим как к полудуркам, малокультурным людям, не способным подняться до высот научного мировоззрения. Их откровенно презирали, считая людьми второсортными, вроде больных или сумасшедших. Но если в КГБ получали сведения о том, что в церковь ходит доктор наук или академик, там многозначительно поднимали брови, усматривая в этом хитроумный способ политического протеста.
Точно так же воспринимали чекисты и деятельность духовенства, видя в ней лишь необычную, экзотическую и внешне даже очень красивую форму антисоветизма.
Проще всего было в этом смысле с еврейскими раввинами, которые в наших глазах представали сионистскими вожаками, и задачи борьбы с ними были совершенно ясны. Религиозное же содержание их работы, с точки зрения самих раввинов, бывшее самым главным, чекистов совершенно не интересовало. Они рассматривали его как театральную декорацию к израильскому шпионажу. В секретных досье, которые вел КГБ на активистов еврейского движения, принадлежность некоторых из них к духовному сословию упоминалась вскользь, в самом конце анкеты, как несущественная деталь, своеобразное хобби. Многие из провинциальных чекистов вообще не знали смысла слова «раввин» и в своих донесениях в Москву коверкали ею как могли, когда докладывали о прибывавших в их города иностранных туристах.
Все было ясно и с мусульманскими муллами, которые всего-навсего маскировали националистическую деятельность в республиках Средней Азии цитатами из Корана.
Непонятен был лишь вопрос с нашими русскими батюшками. Никакой враждебной деятельности священники не вели, и все в глубине души понимали это. Они принадлежали к огромной и, несмотря ни на что, по-прежнему мощной Православной Церкви и уже одним этим противопоставляли себя государству. Потому что, как считает американская печать, Церковь — это единственная крепость в СССР, которую не смогли взять коммунисты…
И вправду Церковь официально не принимала коммунистической идеологии, что само по себе в нашей стране было удивительно. Ведь даже в журналах «Урология», «Шахматы» и других узкоспециальных изданиях передовая статья непременно посвящалась очередному съезду КПСС. Но в то же время и Церковь против коммунизма не выступала, занимая позицию примиренчества.
Очевидно, она не принимала во внимание далеко не случайное высказывание пролетарского писателя Максима Горького о том, что «кто не с нами — тот против нас». Уже из-за одного этого Церковь приобретала качество идеологического врага, и потому ее надо было постоянно тревожить, подрывать, ослаблять с целью уничтожения… но особенно глубокой уверенности в правоте этого дела у контрразведчиков не было.
И тем не менее эта работа велась массированно и охватывала всю страну. Руководил ею генерал-лейтенант Куроедов, занимавший пост председателя Совета по делам религии при Совете Министров СССР. Разумеется, его генеральское звание не открывалось, но попы знали о нем отлично, — видимо, от других сотрудников КГБ, тайно, как и я, исповедовавших христианство.
Но и он был в этой работе не самым главным, подчиняясь заместителю Председателя КГБ Бобкову, курировавшему целиком всю борьбу с враждебной идеологией. Цель работы КГБ против Церкви состояла в наводнении ее своей агентурой для подрывной деятельности изнутри, в частности для того, чтобы на высшие архиерейские посты назначались люди с подмоченной репутацией, которыми легко манипулировать. Церковь, по замыслу КГБ, должна была разрушать себя изнутри, но не до основания, чтобы еще осталось, над чем работать…
«Мы не должны давить церковников до такой степени, чтобы они в конце-концов ушли в подполье. Не стоит закручивать гайку до упора!» — объясняли нам, молодым чекистам, сотрудники Пятого управления КГБ, занимавшиеся проблемами Церкви.
Впрочем, самого слова «церковь» они старались не употреблять, чтобы случайно услышавший его не решил, что КГБ занимается антисоветской деятельностью. Оно заменялось жестом — чекист легонько ударял себя ребром ладони по животу, примерно на уровне желудка, намекая на длинную поповскую бороду. Человеку непосвященному этот жест был все-таки непонятен, и потому офицер КГБ, даже трясясь в переполненном трамвае мог с улыбкой сказать своему приятелю: «Сегодня я по «этим» мероприятие проводил!» — сопроводив свои слова вышеописанным жестом…
Впрочем, в глубине души чекисты относятся к служителям Церкви без особой неприязни, скорее даже с некоторым уважением. «Попы — опытные вербовщики!» — часто можно услышать в стенах КГБ, причем эта фраза произносится весьма дружелюбным тоном. В этом смысле сотрудники КГБ считают священников в чем то себе ровней.
И действительно, забегая порой по делам в церковь, чекист понимающе хмыкает, видя, как после службы священник подолгу о чем-то беседует с прихожанами. Он не сомневается в том, что эти беседы носят вербовочный характер, проводятся точно так же, как в КГБ и других спецслужбах, то есть состоят из заманчивых обещаний, ложных посулов и знаков дружеского расположения, перемежающихся двусмысленными намеками и угрозами. Цель священников заключается в том, чтобы навербовать верующих, которые потом станут приносить в Церковь деньги.
Положа руку на сердце, каждый чекист считал, что на самом-то деле священники не верят в Бога, ибо разве может умный человек — а попы, без сомнения, были таковыми — принимать за чистую монету всю эту чушь? В приватных беседах чекисты частенько обсуждали эту проблему Должно быть, это приносило им чувство неосознанного успокоения.
«Например, в Елоховской церкви из двенадцати попов верующих только один, да и то самый старый!» — радостно восклицал кто нибудь, и я с удивлением ловил в его голосе нотки самоубеждения…
И сама Церковь воспринималась как некая политическая сила или даже мафия, и в таком виде она приобретала право на существование пусть даже в качестве политического противника. Однако с осознания этого факта как раз и начинались разочарования, и виной тому было глубокое знакомство со священниками, намеченными для вербовки…
Вербовке, как известно, предшествует установление личных дружеских отношений. Подловив священника на улице, когда тот возвращался домой, сотрудник КГБ представлялся по форме и предлагал встретиться, чтобы за рюмкой вина потолковать о важных жизненных вопросах. Священник соглашался с удивительной легкостью, которую иной чекист приписывал своему профессиональному мастерству, не ведая, что пастырский долг велит тому общаться со всеми, в том числе и с представителями властей.
«Я его, значит, спрашиваю: «Отец Анастасий, вы водку пьете?» А он отвечает: «Если без баб-с, то в неограниченном количестве», — рассказывал в кругу друзей, давясь от смеха, молодой сотрудник Пятого управления, очень точно подражая окающей поповской интонации.
В близком общении священники оказывались людьми весьма разговорчивыми и остроумными неизбежно становясь душою любой компании, в том числе и состоящей из одних чекистов. Похоже, священнослужители, как и вышеупомянутый баптист, чувствовали себя совершенно свободно в любом обществе кроме того, оказывалось, что они воспринимают мир как-то отстранено. Это обстоятельство порождало своеобразный и очень тонкий поповский юмор, так что всякое застолье, вольным или невольным главой которого становился священник, то и дело оглашалось взрывами смеха. Но как только беседа обретала совсем уж непринужденный характер, священники в доброжелательной и деликатной Форме тотчас же начинали склонять чекистов на свою сторону и врали так складно, что и впрямь выходило, будто Бог есть и в него надо верить.
