Незадолго до визита Сесила в Кью граф Сассекс, тот самый, кто много раз открыто и шумно ссорился с фаворитом, прислал государственному секретарю удивительное письмо. Он неожиданно проявил очень тонкое понимание чувств, которые испытывала молодая женщина: «Поскольку главное для блага государства — чтобы королева родила наследника, в чем все сходятся, пусть она сделает выбор, согласно ее собственной склонности, пусть возьмет за себя человека, при виде которого все ее чувства воспламеняются желанием… Кого бы она ни выбрала, я буду любить его, почитать и служить ему до конца». Однако мало кто еще был способен столь либерально смотреть на вещи.
Политики и дипломаты опасались, что разгоревшийся скандал может стать предлогом для папы поднять вопрос о более достойном, с точки зрения морали, наследнике для английского престола. В Париже Мария Стюарт, услыхав английские светские сплетни, воскликнула, не сдержавшись: «Королева Англии собирается выйти за конюшего, который убил свою жену, чтобы освободить место для нее!» (Какая ирония судьбы! Спустя несколько лет она сама в сговоре со своим любовником графом Босуэлом совершит покушение на собственного мужа.) Николас Трогмортон специально отправил своего доверенного секретаря Джонса на родину, чтобы довести до совета и королевы реакцию возможной претендентки на престол. Джонсу назначили аудиенцию у Елизаветы. Она предстала перед ним собранная, но утомленная и несколько нервная. Выслушав его сообщение, она, по его словам, откинулась в кресле и закрыла лицо руками, потом внезапно засмеялась. Джонс взял на себя смелость напомнить, что Дадли происходит от дурного корня, его отец — герцог Нортумберленд был очень опасен для короны. Королева снова засмеялась. Была ли это нервная истерика? Или смех сообщницы, потворствовавшей в преступлении, но уверенной в том, что ее невозможно уличить? Как бы там ни было, королева овладела собой и спокойно ответила Джонсу, что расследование полностью обелило «и лорда Роберта, и ее собственную честь». Как показалось Джонсу, «несмотря на то, что дело лорда Роберта, безусловно, очень расстроило ее, королева держится очень хорошо» и скоро преодолеет кризис.
Она, бесспорно, выходила из кризиса отрезвленная и разочарованная. Ее имя, ее репутация едва не погибли, ее безопасность была поставлена под угрозу, и виновником снова оказался мужчина, добивавшийся ее руки. Несмотря ни на что, она по-прежнему его безумно любила. Но счастливая весна безмятежной влюбленности прошла, колдовские чары ее «цыгана» были не властны более над ее рассудком, хотя «милый Робин» и владел всецело ее душой.
Дождливым и холодным ноябрьским днем она сидела над государственными бумагами в своем кабинете. На столе перед ней лежала большая, украшенная великолепным орнаментом и изображением ее самой на троне грамота. Это был королевский патент, дарующий Роберту Дадли титул графа Лейстера. Она давно обещала ему этот подарок (графский титул поднял бы его еще на одну ступень социальной лестницы и приблизил бы к королеве). Ей подали перо, чтобы подписать патент. Но королева взяла нож для бумаг и, вонзив его в грамоту, разорвала ее. «Нельзя доверять тому, у кого в роду два поколения изменников», — ответила она на вопросительные взгляды свидетелей этой гневной вспышки. Ее Робин был очень уязвлен и упрекнул королеву в незаслуженной обиде. Она потрепала его по щеке и примирительно сказала: «Ну нет, медведя с посохом не так легко опрокинуть!» Графский титул был обещан ему к январю: он получит его в Двенадцатую ночь[8], когда рождественское веселье достигнет апогея; сейчас же надо переждать и успокоить общественное мнение. Двенадцатая ночь наступила, но титула Дадли не получил. Королева окончательно очнулась от волшебного сна.
Постепенно все вошло в нормальную колею. Слухи утихли, Елизавета вернулась к делам, и Сесил опять контролировал ситуацию. Но Роберт Дадли был не из тех, кто легко сдается. Теперь он был свободен, и королева по-прежнему оставалась его заветной целью. Оправившись от удара судьбы, Белый Медведь возобновил атаки. Он дарил Елизавете удивительные по красоте и фантастические по стоимости подарки, устраивал в ее честь празднества, турниры и водные забавы. Королева всегда любила танцевать с ним — Дадли был великолепным партнером, и, склоняясь к ней в танце, лорд Роберт как бы невзначай спрашивал: почему бы ее величеству не выбрать себе супруга из собственных подданных? Он конечно же был в курсе всех ее матримониальных игр и интриг с многочисленными иностранными претендентами. Они, несомненно, немало веселились, обсуждая, как ловко Елизавета удерживала тех обещаниями, которые не собиралась выполнять. Более того, лорд Роберт участвовал в выработке этой политики и как министр двора активно ее осуществлял: поддерживал то одного, то другого претендента, принимал их послов и обещал употребить все свое влияние на королеву в пользу того или иного государя. Но при этом он никогда не скрывал своих надежд, что она сделает выбор в его пользу. «Ни один добрый англичанин и верный подданный не посоветует королеве выйти за иностранца», — бросил он как-то в полемике герцогу Норфолку. Его ходатаи при дворе спрашивали Елизавету, выйдет ли она за лорда Роберта. «Нет, — отвечала она, — тогда подданные станут называть меня просто “леди Р. Дадли”». Но это поправимо, надо всего лишь сделать его королем, а не консортом. Елизавета только смеялась и качала головой.
Однажды Роберт Дадли заявил, что «знает королеву лучше, чем кто бы то ни было». Это было правдой, но всели закоулки ее души были ему ведомы? Интересно, что думал он о ее публичных заявлениях о намерении никогда не выходить замуж? Считал политической игрой или допускал, что они могут быть серьезными, но, как многие мужчины, верил, что его неотразимое обаяние заставит ее забыть о странных идеях? С другой стороны, Елизавета делала так много противоречивых заявлений (то она не выйдет замуж вообще, то выйдет только за иностранного принца, то только за англичанина), что можно было потерять терпение. Дадли отлично знал одно: у него нет соперников в сердце королевы и единственное препятствие на пути к их браку — она сама.
Да, она любила его, он был ей по душе, и ей становилось хорошо, когда он находился рядом. Но делать его королем? Зачем, если он и без того привязан к ней — должностью министра двора, тщеславием фаворита? Дадли честолюбив, у него множество недоброжелателей, и его дальнейшее возвышение вызовет при дворе склоки, фракционный раскол. Отдав руку ему, королева растеряет своих коронованных поклонников и сразу лишится возможности для маневра на международной арене. Уильям Сесил, улучив момент, рискнул представить ее вниманию записку-меморандум с анализом преимуществ и недостатков предполагаемого брака с Дадли. Первых он не нашел вовсе: «Мы ничего не достигаем браком с ним ни в отношении приумножения богатства, ни в смысле прибавления политического веса, достоинства или власти. К тому же станут думать, что клевета о нем и королеве была правдой. Он не будет печься ни о чем, кроме как о наделении своих личных друзей богатством, должностями и землями, что оскорбит остальных. Он опозорен смертью его жены. Он весь в долгах. И кажется, выказал себя ревнивым по отношению к ее величеству». Мудрость подсказывала ей, что брак с Дадли будет политической ошибкой.
