Дочь короля, женщина лет около 24-х, и его невестка, несколькими годами моложе первой, превосходили других своей красотою и были столь хороши, что и в Европе не не признали бы их красавицами. Все тело их покрыто было желтой тканью, на голове не имели никакого украшения; черные волосы были завязаны крепко в пучок, близ самой головы. Тело их, сколько позволяло видеть покрывало, не было испещрено, как у мужчин, но оставлено в природном состоянии. Одни только руки расписаны до локтей черными и желтыми узорами, придающими вид коротких перчаток, какие нашивали прежде обыкновенно наши дамы.
Спустя несколько времени повел нас король со всеми своими родственниками в другое, в 15 шагах от первого находившееся, строение, определенное единственно для обедов[29]. Здесь разостлали немедленно рогожки, на коих нас посадили. Хозяева, видя нас в кругу своем, казались быть веселыми, и всемерно старались изъявить нам свое удовольствие. Один приносил кокосовые орехи, другой бананы, третий воду; многие, сев подле нас, прохлаждали лица наши своими веерами. Пробыв тут около получаса, мы откланялись и пошли к своим шлюпкам. Не сам король, но его отчим проводил нас до того же места, где прежде встретил. Бесчисленное множество народа окружило нас вторично. Многие шумели очень громко, но не имели, кажется, никаких злых помыслов. Из последствия имел я причину заключить, что шесть человек с ружьями, из коих трое шли впереди, а другие назади, содержали их в страхе.
В полдень прибыли мы на корабль. Немедленно послал я баркас за водою, который через три часа воротился. Островитяне оказали людям нашим великую услужливость. Они наливали бочки водою и переправляли оные вплавь через буруны к баркасу. Без их помощи невозможно было бы съездить за водою в целый день более одного раза, да и то с великими трудностями и опасностью для здоровья служителей. Содействие островитян способствовало нам столько, что баркас мог сделать в день три оборота, и люди наши не работали притом ни мало, а имели один присмотр за наливавшими. В восемь дней удалось только одному из островитян похитить с бочки обруч. Сие удобное наливание водою стоило нам каждый раз 12 кусков старых железных обручей в 4 и 5 дюймов.
Невзирая на все старания, не могли мы достать свиней никаким образом. В три дня получили только две. Одну как отдарок за попугая, другую за большой топор. Из сего видно, какой терпели мы недостаток в свежей провизии. Единственным средством, по долговременном употреблении соленого мяса, к поправлению жизненных соков служили нам кокосовые орехи. Я велел покупать оные все, сколько доставляли островитяне и позволил употреблять каждому по его произволу.
Мая 10-го известили меня, что с гор виден в море трехмачтовый корабль. Полагая, что это должна быть «Нева», отправил я гребное судно с офицером для введения в залив оный. Наступивший вечер и отдаление «Невы» от берега принудили офицера возвратиться без исполнения порученного. В следующее утро послал я навстречу «Неве» лейтенанта Головачева; в полдень с великою радостью увидели мы ее в заливе. В 5 часов пополудни стала «Нева» на якорь. Лисянский донес мне, что он пробыл несколько дней у острова Пасхи, надеясь там найти нас. Крепкие западные ветры не позволили ему остановиться у оного на якорь. Он посылал только одно гребное судно в залив Кука для получения от островитян бананов и бататов.
В 5 часов пополудни на другой день, по приезде моем к господину Лисянскому, получил я неприятное известие, а именно, что нукагивские островитяне пришли в возмущение и вооружились и что оное произошло от разнесшегося на острове слуха, будто бы король их взят на корабле под стражу. В сие самое время пришел с берега баркас «Невы». Офицер, бывший на оном, подтверждая известие, рассказывал, что с великою трудностью удалось ему забрать всех людей своих на судно и что англичанин Робертс только избавил его от нападения островитян, подвергаясь и сам опасности сделаться жертвою их свирепства. Зная, что за полчаса прежде отъезда моего на «Неву» король отправился с корабля моего на шлюпке на берег, не постигал я причины сего возмущения.
Король пробыл у меня целое утро. Он казался во все сие время веселым. Я старался всегда приобрести его к себе приязнь, одаряя при каждом посещении, а в сей день сверх того приказал еще выбрить его и умыть благовонною водою, чем он был чрезвычайно доволен. Немедленно поехал я на корабль свой, чтобы разведать не обижен ли он кем-либо; сего не оказалось, и я начал помышлять, не сам ли король причиною распространения ложного слуха; но, представляя себе, что он не имеет никакого повода к неудовольствию, казалось мне и сие невероятным. Более всего подозревал я, наконец, в том француза, который, может быть, из злобной зависти к англичанину, нами ему предпочтенному, вздумал разрушить доброе между нами согласие, надеясь иметь через то какую-либо для себя выгоду. По обстоятельнейшем изведывании дела, оказалось сие подозрение мое более и более вероятным.
Во время обеда уведомил меня вахтенный офицер, что король, уехавший за час токмо на берег, прибыл опять на корабль, а с ним и один островитянин со свиньей, за которую требовал он маленького попугая. Через 10 минут потом вышел я на шканцы и увидел, что привезший свинью уезжает, рассердившись будто бы за то, что не дали ему вдруг требованного попугая. Я сему удивился и, не желая пропустить случая достать свинью, просил короля приказать нетерпеливому островитянину возвратиться, но сей не слушался королевского повеления, начал грести к берегу еще поспешнее. Немедленно бросился один из сопровождавших короля в море, чтобы, как уверял француз, догнать лодку и уговорить островитянина привезти на корабль свинью свою.
После открылось, что происходило совсем противное. Островитянин послан был от француза вместо того на берег с известием, что я намерен наложить на короля оковы. Если это, как я думаю, и не был вымысел француза, но при всем том поступил он против своей к нам обязанности, потому что не предупредил меня о точных короля повелениях, долженствовавших иметь вредные последствия. Я почитал дело сие, как то оно и действительно было, малостью и не подавал ни малейшего вида негодования, а тем менее гнева, который бы мог возродить в короле подозрение, что я намерен употребить с своей стороны меры насилия. После сего происшествия оставался король еще около часа у нас и поехал потом на берег, как то казалось, совершенно спокойным, на гребном корабельном судне.
Как скоро распространился слух на острове, что король заключен мною в оковы, вдруг все бросились к оружию, и баркас «Невы» с трудностью мог освободиться от нападения. Не прежде как по прибытии короля, уверявшего своих подданных, что ему не причинено никакого оскорбления, успокоились островитяне несколько. Полагая, что или король сам опасался насильственных от меня мер, или поселил в нем страх беспокойный француз, решился я отправиться следующим днем к королю, чтобы уверить его, что я не имею никаких против него неприязненных намерений. За несколько пред сим дней королевский брат говорил мне, что он удивляется, почему не приказываю я заключить никого еще в оковы, как поступил американец[30] с одним из королевских родственников? Я отвечал ему, пока будете обходиться с нами приязненно, до тех пор никто из вас не претерпит от меня ни малейшей обиды, и я надеюсь, что мы расстанемся как добрые приятели.
