Дома было пусто. Притаившись в углу, поблескивал зеркалом шкаф. Стол на четвереньках. Сбившись в кружок, его тихо обступили стулья. «Молотите себе, молотите себе…» — стучал пузатый будильник… И снова я увидел пирамиду и площадь, по которой вели рабов, и Тутмоса Третьего… Смешно… Я сам все это придумал.
А когда-нибудь, через тысячу лет, захотят увидеть, как жили мы. И, наверное, тоже будут думать: «А как все это было? Как они жили? Какие были?» И будут искать, раскапывать… И как-нибудь через тысячу лет вдруг найдут мое послание, которое я оставлю им сейчас…
«Только тысячу лет назад, — скажут они, — были такие тетради — в двенадцать листов…»
Они раскроют мою древнюю тетрадь и будут читать:
…Сегодня пятница, пятнадцатое сентября тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Меня зовут Витя Гарин, мне одиннадцать лет, и я учусь в пятом классе. А всего у нас сейчас — десять.
Я сижу за столом, а напротив окно: через него я вижу весь наш двор, забор, ворота, калитку.
А ветер за окном такой сильный, что отворил ее, и она скрипит, раскачиваясь…
Я подошел к окну и долго разглядывал наш старый двор. Потом опять стал сочинять свое письмо.
…Как мы живем? По-разному. И думаю я о разном. Утром по дороге в школу я говорю себе: «Не волнуйся, все будет хорошо!» Но я-то знаю, что в школе всякое может случиться, даже если ты все выучил и знаешь все на свете.
Хорошо учителю: ему бояться нечего. Пришел в класс, открыл журнал, а сам думает: «Кого бы вызвать?.. Могу вызвать Рябова, могу Чернова, Гарина, Харлашкина… кого захочу, того и вызову».
А потом слушает, как Рябов бормочет, и думает: «Ну что же ему, лодырю, поставить? Тройку или двойку? Двойки мало, тройки много…»
Вот так и живем. Целый год мучаемся, отметки исправляем…
Хороший день — первое сентября! Рано утром мелькают по улицам белые фартуки, ленты, цветы. Идешь вместе со всеми и думаешь: «Ну как там они, наши ребята? Какие? Целое лето не виделись!»
Приходишь в класс, смотришь: Рябов опять что-то жует, Гусева все так же хихикает… И учителя те же, смотрят на нас, улыбаются. Ну и мы улыбаемся. И все рады: до чего же здорово, до чего интересно в школе! А потом как зададут уроков да как бац — двойка, а у этого единица, а того в учительскую отвели — вот тут-то все и призадумаются. Да поздно — лето кончилось.
И начинаем мы тогда ждать воскресенья. Ждем, ждем, ждем… И вот приходит суббота. Вы бы видели, как мы возвращаемся из школы в субботу! Мы никуда не спешим, мы просто идем: спорим, шумим, толкаем друг друга, но никто не злится, все смеются. И о чем бы мы ни говорили, каждый думает только одно: завтра — воскресенье!
А в понедельник в школу придешь — все из рук валится. Опять уроки, перемены, задачи, упражнения — хоть плачь… Дома тоже радости мало. То лицо запачкал, то платок носовой потерял, то штанину порвал. Садишься поесть — «почему руки не помыл?» Помоешь — «плохо помыл»!
А если гулять пойдешь?
Я говорю: «В полчетвертого вернусь». Мне говорят: «В три!»
«В полчетвертого», — говорю. — «Нет, в три!»
Да что же это такое!
Все гуляют, а у меня в голове часы тикают: «Скоро три! Скоро три! Скоро три!» А, думаю, пропади все пропадом, не пойду я домой и все тут!
А дома уже думают: не попал ли он под машину? Ведь с таким, как я, говорит папа, все, что угодно, может случиться…
А вот папа, когда учился в школе, всегда был отличником. Его никогда не наказывали и не ругали. Только хвалили. В школе, дома, на улице… Он никогда не обманывал старших и больше всего на свете любил заполнять дневник.
Но сколько я ни старался, я никогда не мог вообразить себе папу мальчиком. А я ведь так хотел и даже видел иногда, как возвращаются из школы его одноклассники, а рядом сквозь весь этот шум спокойно движется маленькая фигурка с большущим портфелем — это мой папа. Но когда он подходит ко мне поближе, я вижу, что он такой же, как сейчас, только ростом поменьше…
Мама моя тоже была отличницей. И вот теперь мама с папой хотят, чтобы и я был отличником.
«Ты же можешь», — говорит мама.
«Чем ты хуже Санина?» — спрашивает папа.
Санин — это наш отличник.
«Он способней Санина, — говорит мама. — Если бы он захотел, то стал бы лучшим учеником в классе!»
Тут папа вскакивает и начинает бегать по комнате… А я стою и думаю о том, какой я способный. Я даже вижу, как без единой запинки отвечаю уроки и получаю пятерки, только пятерки — одну за другой, одну за другой. И наш Сергей Антонович говорит: «Вот, поучитесь, как надо отвечать!»
А Егор Степанович, если шум в классе, на меня кивает:
— Вы, наверное, все знаете урок, как Гарин…
Вот до чего я способный!
И вдруг папа застывает посреди комнаты и, стиснув руки, громко произносит:
«Обещай, что в этой четверти ты будешь отличником!»
«Обещай!» — просит мама.
«Обещаю!» — говорю я.
Наконец-то! Наконец-то я стану отличником!
И нам так хорошо, так хорошо в этот день! А вдруг я и вправду стану отличником? До конца четверти далеко…
Но я-то знаю: кто учится на тройки, тот и учится на тройки, хоть лопни. А кто — на четверки, тот — на четверки, и ничего тут не поделаешь. А если ты отличник, значит, отличник и все тут! Таким ты уродился…
…И опять я стал думать о том, как найдут мое письмо и кто его найдет. Наверное, он будет совсем другой, этот человек, не такой, как мы, и одет будет по-другому. Да что говорить, все тогда будет другое: и земля, и солнце, и небо… Только жаль, что я его никогда не увижу. Никогда-никогда! А он — меня.
А потом о его находке узнает весь мир, мои пожелтевшие страницы попадут в музей, и люди будут приезжать со всех концов света, чтобы посмотреть на них, и будут говорить, что до этой находки многое из прошлого было непонятно…
Подумав немного, я отыскал свой прошлогодний дневник, за четвертый класс, чтобы запрятать его вместе с моим посланием.
Синяя обложка дневника была истерта и взлохмачена, на первой же странице чернела жирная надпись: «На уроках улыбается». А внизу, под нею — «На уроке пения гудел». Потом появилась первая оценка, и снова надпись — «На уроке математики дневник для оценки не подал, пытался передать его соседу».
Это Павлику, конечно. Растяпа! Он дневник на пол уронил от страха. Я улыбнулся, потом перевернул лист и прочитал: «Завтра, двадцатого октября, в девятнадцать часов состоится родительское собрание». После этой страницы потянулись чистые страницы и никаких, совсем никаких замечаний…
А вот и Новый год. Через пустые белые страницы — огромные слова: «С Новым годом! Зимние каникулы!»
Снег, метель, шум, смех, все в огнях! Потом — февраль, март… И страницы стали как будто светлей. Пришла весна… И так хорошо было мне смотреть на домашние задания, на оценки, замечания. Даже жалко. Ведь никогда у нас уже не будет тех уроков, и Мария Михайловна не будет нас учить.
