— Что? А, да, вчера.
— А жертва, Георгий Булатов? Вел ли он себя странно в последние дни?
— В последние дни? — горько усмехается Масловецки. — Георгий всегда был странным! Сколько я его знаю!
— Что вы имеете в виду?
— Он же воевал! В Чечне! Потому и свихнулся! Пил как сапожник! Хотел утопить воспоминания в спиртном! Но тут никакого шнапса не хватит!
— На его руках мы обнаружили много резаных ран. Вы что-нибудь знаете об этом?
— Это он сам себя покалечил. В наказание. За то, что сделал на войне.
Комиссар усердно записывает.
— Так этот Йозеф…
— Йо-Йо! — кричит Масловецки. — Что он вам сказал?
— Здесь я задаю вопросы, — произносит комиссар спокойно. На вид ему около шестидесяти, и он наверняка давно в полиции. Когда он опускает голову, можно видеть лысину размером с блюдце.
— Они когда-нибудь ссорились?
— Йо-Йо с Георгием? В смысле? Георгий все время дома си дел! А Йо-Йо вообще ссориться не умеет.
Комиссар смотрит на меня.
— Йо-Йо целыми днями смотрел кино, — говорю я. — Они с Георгием почти не виделись.
— А в каких он отношениях с…
Комиссар листает свой блокнот.
— С Анной Булатовой?
— Он любит ее, — говорит Масловецки. — Вот.
Он показывает на сердечко с буквами «А» и «Й», вырезанное на столешнице.
— Такое вы найдете на каждой деревяшке в радиусе пяти километров!
— Он пьет отвратительное пойло и часами массирует голову только для того, чтобы волосы росли быстрее, — говорю я. — Чтобы можно было снова идти к Анне стричься.
Комиссар исписал целых полстраницы.
— Погодите, — вдруг произносит Масловецки, — вы же не думаете, что Йо-Йо мог…
— Ну, он сам утверждает, что зарезал Георгия.
Комиссар ставит восклицательный знак после цепочки каракуль, расшифровать которые мог, наверное, только он сам.
— Что? — кричит Масловецки и вскакивает, опрокидывая стул. — Не верьте ему! Он спятил!
Все смотрят на нас.
— Не может быть, — говорю я после того, как Масловецки садится на место. — Йо-Йо — убийца…
Я едва не рассмеялся. Но только едва.
Масловецки фыркает, как лошадь.
— Да он и мухи не обидит!
Он вытирает платком вспотевший лоб, после чего комкает платок в кулаке, будто собирается его выжимать.
Я качаю головой.
— Йо-Йо не мог, — говорю я так тихо, что меня почти не слышно среди гула голосов.
— Я знаю, — говорит комиссар, захлопывая свой блокнот.
Масловецки и я неотрывно смотрим на него.
— Он утверждает, что несколько раз ударил ножом. Но на теле всего одна рана. Кроме того, труп лежал на кухне с утра.
— Тогда зачем вы задержали его?
— Пока он под подозрением, — говорит комиссар.
— А что Анна? — спрашиваю я.
— Она главная подозреваемая.
— Чушь! — кричит Масловецки и решительно взмахивает рукой, будто отгоняя осу. Но потом понимает, с кем говорит.
— Все возможно, господин комиссар, — говорит он, несколько успокоившись. — Но это абсолютно исключено. Анна все эти годы любила и заботилась о Георгии. Другая бы на ее месте давно ушла. А она осталась. И боролась до конца.
— Кто знает, — говорит комиссар. — Вдруг она просто устала, Потеряла надежду и захотела избавиться от него.
— Нет, — настаивает Масловецки, — уверен, что нет.
— Посмотрим.
Комиссар допивает свою воду и с тихим кряхтением встает с места. Мокрая рубашка натягивается у него на животе, из-под пиджака на секунду выглядывает кобура с пистолетом. Комиссар что-то шепчет полицейскому в форме, сидящему за одним столом с Куртом, Вилли и Леной. Потом беседует с коллегой в штатском, который опрашивал Отто, Хорста и Альфонса, и что-то пишет в блокноте.
Полицейские уходят, и мы пересаживаемся обратно за наш стол и пьем пиво. Лена тоже теперь пьет пиво, даже Рюману налили полную миску. Еще минуту назад Курт, Вилли, Отто, Хорст и Альфонс что-то рассказывали наперебой, комментировали и делились своими соображениями. Теперь они выдохлись и сидят с застывшим взглядом, будто до них только сейчас дошло, что случилось. Масловецки, Лена и я дали им выговориться, а сами молчали. Думаю, именно так себя чувствуешь в шоковом состоянии. Ты просто сидишь, уставившись в одну точку. Тысячи мыслей крутятся в голове, но ни одну невозможно ухватить. Когда умер мой отец, я был маленьким и ничего не знал о шоке, и травме, и чувстве скорби. Обо всех тех понятиях, которые упоминали психологи, когда я должен был рассказывать им о своих ощущениях.
Я не хотел туда идти и говорить о папе. В первые недели после его смерти я думал, что произошло какое-то недоразумение, путаница, что все это — злая шутка. Я твердо знал, что однажды отец появится на пороге как ни в чем не бывало. Мама как-то сказала, что теперь мы совсем одни, и я кивнул. Но на самом деле я подыграл ей, потому что не верил. Даже на поминках я отказывался признать, что отец ушел навсегда. Ведь мы даже гроба не видели, потому что останки якобы захоронили в Африке. Меня и сегодня иногда посещает мысль, что он еще жив. Что, хотя его самолет разбился, он не погиб. Что в катастрофе он потерял память и с тех пор бродит по бесконечной саванне, даже не подозревая, что я жду его здесь.
— Бен?
Кто-то кладет мне руку на плечо.
Я возвращаюсь в реальность и вижу Масловецки, который сидит рядом со мной. Восемь пар глаз уставились на меня. Даже Карл всматривается в мое лицо с тревогой.
— Все в порядке?
— Конечно.
Я выпрямляюсь и выдавливаю из себя улыбку, которая выглядит не слишком убедительно.
— А что?
— Ты как-то отключился.
Масловецки хлопает меня по спине, будто я подавился за обедом.
— Пойду-ка я подышу, — говорю я, встаю и выхожу на улицу.
Я сажусь на поребрик и смотрю в небо. Хотя сквозь тонкий слой облаков блестит серп луны, ночь кажется зловеще темной.
Я спрашиваю себя, могла ли Анна убить Георгия. Может, она так устала и отчаялась, что воткнула ему нож в живот. А может, она хотела спасти его. Спасти от чувства вины и кошмаров, от невозможности забыть.
Из пивной выходит Масловецки и останавливается в нескольких шагах от меня.
— Может, мне уйти? — спрашивает он. Он держит руки за спиной. Наверняка пива принес.
— Необязательно, — отвечаю я.
Масловецки устраивается рядом, ставит бутылки между нами. Какое-то время мы наблюдаем за мотыльками, слетевшимися на свет фонаря.
