Спустя одиннадцать дней после выхода из печати «Tres epistolae» Шайнер посылает Вельзеру четвертое письмо, прося банкира напечатать его как можно быстрее. Иезуита более всего волновал вопрос о приоритете, о чем он при случае прямо написал своему патрону, впрочем, оговорив, что речь идет о «славе нашей Германии и вашего Аугсбурга»[199](мол, ничего личного, об отечестве заботимся!). Затем Шайнер послал Вельзеру еще три письма (от 14 апреля и 25 июля 1612 года). Последний опубликовал все новые послания ингольштадтсого профессора в сентябре 1612 года[200].
Шайнер утверждал, что солнечные пятна в действительности являются не темными участками солнечной поверхности, но тенями неких неизвестных небесных тел, спутников Солнца (но не тенями Меркурия и Венеры), которые, двигаясь, время от времени частично заслоняют светило для земного наблюдателя. Он аргументировал свою позицию тем, что если бы пятна принадлежали солнечной поверхности или примыкали к ней, то их перемещение означало бы, что само светило вращается вокруг своей оси. Но тогда каждое пятно появлялось бы время от времени на одном и том же месте диска Солнца, сохраняя свою форму. Однако такого не наблюдалось. Пятна меняли форму и постоянно смещались. Кроме того, Шайнер надеялся придумать такое объяснение наблюдаемым явлениям, которое не нарушало бы перипатетический принцип неизменности небес, которого продолжали придерживаться многие иезуиты (и не только они). Я не буду останавливаться здесь на противоречиях в рассуждениях Шайнера, отсылая читателя к монографии Бьяджоли[201].
В письме аугсбургскому дуумвиру от 4 мая 1612 года Галилео, извинившись за четырехмесячную задержку с ответом, согласился с тем, что солнечные пятна не являются оптической иллюзией, однако высказался (весьма, правда, осторожно) за то, что, поскольку они меняют форму, возникают и исчезают, их не следует считать «блуждающими светилами», а скорее они представляют собой «облака», близкие к солнечной поверхности[202]. Впрочем, Галилей оговорился, что природа солнечных пятен – дело темное и он мало что может сказать о них с уверенностью, нужны дальнейшие систематические наблюдения (из дошедших до нас документов следует, что между 12 февраля и 3 мая 1612 года Галилей сделал только 23 наблюдения; записи о его более ранних наблюдениях не сохранились). Вельзер переслал письмо Галилея в Венецию Сагредо, который, в свою очередь, распространил его среди своих друзей. То же сделал и сам Галилей, который послал копии своего письма нескольким знакомым. Кроме того, три письма Шайнера и свой ответ на них Галилео отправил кардиналу Маффео Барберини, который похвалил ученого за проницательность и убедительность суждений.
Вельзер, со своей стороны, в ответном письме не без удовлетворения отметил, что тосканский математик сумел в своих рассуждениях превзойти Шайнера, и предложил издать письмо Галилея в Аугсбурге, но получил отказ, поскольку Галилей и Чези планировали сделать более пространную публикацию в Риме от имени Академии «рысьеглазых». К 9 июня 1612 года Галилео закончил свое второе письмо Вельзеру. Поскольку Шайнер не знал итальянского, Галилей попросил одного своего падуанского знакомого перевести текст на латынь. Однако еще в конце мая Чези стало одолевать беспокойство. Он написал Галилею по поводу одного трактата, который готовился к публикации Академией, что «revisori» (Чези не стал уточнять, кто именно) начали чинить препятствия выходу книги на том основании, что ее содержание находится в сильном противоречии с Аристотелем («esser grandemente contrario ad Aristotele»)[203].
Письма Вельзеру о солнечных пятнах (сначала то были письма Шайнера, а затем к ним присоединились и послания Галилея) ходили по рукам с ноября 1611 года. Многие разделяли мнение Галилея, но были и критики, причем главные упреки в адрес тосканца носили теологический характер. Галилея тревожило смещение полемики в область богословия. Поэтому в начале июля 1612 году он посылает кардиналу Карло Конти, префекту Конгрегации Индекса запрещенных книг, копию своих писем о солнечных пятнах с просьбой высказаться по поводу отношения церкви к взглядам Аристотеля и к новым астрономическим теориям и открытиям.
Конти ответил следующим письмом от 7 июля 1612 года:
Досточтимый и многоуважаемый синьор!
Вопросы, выдвинутые Вами в Вашей книге (nel suo libro; хотя книга к тому времени еще не вышла. – И.Д.), очень интересны и занимательны, а Ваши доводы основаны на достаточно прочном фундаменте и достоверных опытах. Однако как всякая новая вещь, они не встретят недостатка в возражениях, которые, впрочем, я убежден, более послужат признанию Ваших талантов и утверждению истины.
Вы спрашиваете, благоприятствует ли Священное Писание принципам Аристотеля, касающимся устройства Вселенной. Если Вы говорите о неразрушимости неба, на что как будто бы указывает Ваше письмо, где Вы говорите, что ежедневно открываете на небе новые вещи, то на это я отвечу, что нет никакого сомнения в том, что Священное Писание не благоприятствует Аристотелю (la Scrittura non favorisce ad Aristotele), даже скорее наоборот, ибо общее мнение Святых Отцов состояло в том, что небо подвержено разрушению. Доказывают ли те вещи, которые появляются на небе, эту разрушимость – это требует долгого рассмотрения, как потому, что благодаря дальности неба от нас трудно что-либо утверждать о нем с достоверностью, без долгих наблюдений, так и потому, что если изменения существуют, то для этого должны существовать определенные причины. Эти изменения должны наблюдаться в строго определенное время и не допускать никаких других объяснений, кроме допущения разрушимости неба, ибо, например, некоторые думают, что можно вполне объяснить появление пятен на Солнце движением звезд, обращающихся вокруг Солнца. Эти доводы и многие другие, я полагаю, были тщательно Вами рассмотрены и приняты в соображение. Я ожидаю поэтому от Вас более обстоятельного объяснения ваших наблюдений и рассуждений (più longa dechiaratione delle sue osservatione et ragione).
Что же касается движения Земли и Солнца, то, может быть, речь идет о двух движениях Земли. Одно из них – прямолинейное, происходящее от изменения центра тяжести. Тот, кто утверждал бы существование такого движения, не высказывался бы ни в чем против Священного Писания, потому что это есть движение акцидентальное для Земли, как его именует Лорини в своих комментариях на первую главу Экклезиаста[204]. Другое движение – круговое. В этом случае небо было бы неподвижным и казалось бы нам движущимся благодаря движению Земли, подобно тому, как мореплавателю кажется, что движется не он, а берег. Таково было мнение пифагорейцев, которому следовали затем Коперник, Кальканьино (Calcagnino) и другие. Оно представляется менее соответствующим Священному Писанию. Если те места, где говорится, что Земля стоит неподвижно и твердо, могут пониматься в смысле вековечности Земли, как утверждает Лорини в указанном месте, то в тех местах, где говорится, что Солнце обращается и небеса движутся, Писание не может иметь другого истолкования, если только оно не говорит, сообразуясь с привычным образом понимания народа, но такой способ толкования без большой к тому необходимости не должен применяться (il qual modo d’interpretare, senza gran necessità non si deve ammettere). Тем не менее Диего Стуника [Диего де Цуньига или Дидакус а Стуника] в комментариях на девятую главу Книги Иова, стих 6-й, утверждает, что более соответствует Писанию считать, что Земля движется, но его истолкование не является общепринятым. Вот то, что я сейчас могу найти по этому вопросу. Если бы Вы хотели иметь пояснения других мест Писания, уведомите меня, и я Вам отвечу.
