Оливия рассмеялась.
– Да брось ты! Не нужно ругаться, когда поет Джуди Гарланд.
– Почему? Я расстроен, а она поет унылую песню.
– Эта песня не унылая, – поправила Оливия, – а сентиментальная.
– Для меня это одно и то же.
Оливия присела на ворсистую кушетку и вздохнула.
– Нам с мамой нравились такие песни.
Мак посмотрел на нее так, будто она воткнула ему в бок иглу.
– Мы же шутили, а ты предалась воспоминаниям. Теперь я кажусь себе дрянью.
Оливия улыбнулась.
– Нет, – произнесла она и добавила: – Моя мама тоже любила пошутить.
– Когда она умерла? Ты что-то говорила за обедом...
– Я тогда училась в школе, – Оливии по-прежнему было трудно рассказывать о себе.
– Сколько тебе тогда было? Шестнадцать?
– Да.
– Это сложный переходный возраст. Мама умерла, и отец... – он запнулся и наклонил голову набок. – А что твой отец?
Разговор начинал тревожить Оливию. Мак был умен и мог легко обо всем догадаться. Девочка шестнадцати лет осталась без матери и ищет утешения...
– Папа был вне себя от горя, и он ни на что не обращал внимания. – Заметив, что Мак пристально смотрит на нее, она спросила: – В чем дело?
– Оуэн перестал обращать на тебя внимание, так?
– Нет, он просто переживал, – она стиснула зубы.
– Тебе тоже было нелегко, Оливия.
Она отвернулась и посмотрела на огонь в камине. К горлу подступил ком. Оливия не хотела, чтобы кто-то узнал о том, что отец тогда перестал заниматься ею и ушел в себя. Маку не следовало этого знать.
– Как ты справилась с горем, Лив? Как тебе удалось все вынести в одиночку?
– Я была не одна, черт побери! – хрипло выкрикнула она. Мак все-таки доконал ее. Она тогда была не одна. Оливия нашла утешение, которого не мог дать ей отец. Ей хотелось хотя бы на время забыть об одиночестве. Оливия схватила сделанную гирлянду. – Первые полтора года после смерти матери я, можно сказать, свихнулась. Однако потом все уладилось, понял?
– Понял, – он кивнул.
– Я больше не хочу об этом говорить.
– Хорошо, – он указал на шарики. – Я попробую сделать гирлянду снова.
Оливия наблюдала, как Мак нанизывает шарики на нитку и потом по неосторожности давит их. Она покачала головой.
– Для такого парня, как ты, это занятие слишком необычное.
– Ты права, черт возьми! – сказал он. – Однако мне ясно, что чем раньше я закончу украшать ель, тем скорее смогу поцеловать тебя.
Оливия рассмеялась.
– Умница! Ты не украшал новогоднюю ель в детстве?
– Нет. По меньшей мере до четырнадцати лет точно не украшал.
– А что произошло, когда тебе исполнилось четырнадцать лет?
– Меня усыновили профессор университета и его жена. Они не очень любили домашний уют и не были настоящими домоседами, однако устраивали милые, умиротворяющие праздники.
– Они не любили домашний уют и не были настоящими домоседами...
Мак нанизал на нитку пять красных шариков и горделиво посмотрел на Оливию.
– Я имею в виду, что они не пекли пироги, не пели мне колыбельные и не пытались советовать, с какими девочками дружить. Однако я был не против такого воспитания. Многие хотели сделать из меня того, кто нравился бы им, а не мне. Эта же семья состояла из настоящих учителей. Они задавали мне вопросы и заставляли думать. Они вдохновляли меня на усердную работу. Именно они убедили меня поступать в Гарвард.
Интересно, подумала Оливия. Теперь понятно, почему Мак всю жизнь только и делает, что работает. Неудивительно, что он захотел защитить свою фирму и отомстить конкуренту.
– Они усыновили тебя официально?
– Нет, – он пожал плечами. – Я жил с ними до тех пор, пока мне не исполнился двадцать один год.
– Они живы?
Мак покачал головой.
– Они умерли с разницей в год.
– Извини, – тихо сказала Оливия. – Должно быть, тяжело жить одному.
Мак продолжал делать гирлянду.
– Теперь я не одинок, – он взглянул на нее из-под густых ресниц.
Оливия никогда прежде не встречала мужчин, подобных Валентайну. Ни один мужчина не привлекал ее так, как Мак. Всего за какие-то несколько секунд он мог заставить ее грустить, испытывать разочарование, чувствовать неуверенность, злиться, защищаться и волноваться.
– Детство у тебя было не из легких, но ты хочешь, чтобы у тебя были дети?
В его взгляде Оливия не увидела отвращения или недовольства. Он смотрел на нее искренне.
– Я не могу представить, что когда-нибудь стану сильно любить кого-нибудь. Я не думаю, что вообще способен на это... способность любить закладывается в детстве.
Слова Мака удивили ее.
– Возможно, она закладывается именно в детстве, однако это не обязательно. Я думаю, что любви можно научиться так же, как выучить историю или научиться читать.
– Или вызубрить химию, – весело сказал он.
– Точно, – Оливия кивнула, потом наклонилась и поцеловала его в губы. Мак насладился нежным прикосновением ее губ. Она вздохнула. – Я не намерена ждать, пока ты закончишь свою гирлянду.
– Дорогая, – хрипло произнес он, – я думаю выбросить эту проклятую ель в окно.
Мак провел кончиком языка по ее губам, и она улыбнулась, потом коснулась рукой его лица, покрытого дневной щетиной. Наклонив голову, Оливия с жадностью поцеловала его снова. Мак издал нечленораздельный звук и ответил на ее поцелуй, потом сжал губами ее нижнюю губу.
– Сегодня я подготовился, мисс Уинстон, – сказал он и посмотрел на нее с нескрываемым желанием.
– Я надеюсь, ты подготовился к тому, что сегодняшняя ночь будет долгой.
Мак хрипло рассмеялся.
– Я рад, что мы желаем одного и того же, и я не дам тебе спать до рассвета.
Как только он собрался снова поцеловать Оливию, раздался тихий стук в дверь. Мак грубо выругался.
– Я сейчас убью этого визитера.
Поднявшись на ноги, он подошел к двери и открыл ее. Это был помощник Джонни. Он казался смущенным.
– Извините за беспокойство, сэр, – сказал он, потом, заметив Оливию, добавил: – И вы извините меня, мисс Уинстон, однако мистер Дебоулд хочет немедленно видеть мистера Валентайна.
* * *
Когда Мак зашел в дом Дебоулдов и увидел Гарольда, сидящего на кушетке в гостиной с бутылкой пива в руке, он не представлял, зачем тот хотел видеть его. Возможно, Гарольд, гадал Мак, очень волнуется из-за беременности Луизы и своего скорого отцовства, хочет поговорить об этом? Может быть, Гарольд желает пересмотреть планы по размещению финансов с учетом интересов будущего ребенка?
