Книга Молчание в октябре - Йенс Кристиан Грендаль

Когда я проснулся, солнце уже переместилось на другую сторону и теперь отбрасывало послеполуденные лучи на фасады домов на противоположном берегу озера. Мне вдруг пришло в голову, что впервые после отъезда Астрид я не удивился ее отсутствию. В первый раз за все эти дни не надеялся в припадке минутной забывчивости услышать звуки из ванной или кухни, плеск воды или стук чайной ложечки о чашку. Я начал привыкать к одиночеству и вести себя в нем, не ощущая надобности считаться с присутствием в доме жены. Я уснул, разлегшись на середине двуспальной кровати, вместо того чтобы лечь на ту сторону, которая обычно составляла часть моей ночной территории. Я стал бросать сигаретные окурки в унитаз, от чего Астрид удалось отучить меня много лет назад. Теперь я ставил на проигрыватель те пластинки с джазом, которых не слушал годами, потому что она их терпеть не могла, а по вечерам стал довольствоваться бутербродами, хотя мы с ней все эти восемнадцать лет ежевечерне готовили горячий ужин, как бы ни выматывались за день. Меньше чем за неделю какая-то часть меня уже привыкла к одиночеству, несмотря на то, что мысли мои были постоянно заняты ею и ее исчезновением. Я уже мог представлять себе подробности своего существования без нее, хотя пока что совершенно не был уверен в возможности такой перспективы. Бродя без цели по квартире босиком или вяло сидя за письменным столом и наблюдая, как тени окутывают деревья внизу на набережной, я думал о том, как быстро самые экстремальные обстоятельства обретают черты тривиальности. И мое решение осуществить свою запланированную поездку в Нью-Йорк было как бы вопреки этой экстремальности, вопреки исчезновению Астрид, которая присвоила себе непонятное право перевести нашу жизнь в русло, о котором я имел лишь смутные и тревожные представления. Я знал только то, что вступил в полосу перемен, которые происходят с ней, с нами. Но не знал, к чему это приведет. Бывали моменты, когда я чувствовал себя ужасно обиженным, но через какое-то время снова начинал казниться и упрекать себя в том, что дал ей уехать и что не в силах перестать думать о причине ее отъезда. Я был уверен в том, что это моя вина, но вместе с тем не мог не задавать себе вопроса, неужто я и вправду так уверен, что все зависело исключительно от меня. Скорее всего, это следствие моей обычной эгоцентричности, моих бесконечных бессмысленных размышлений, которые, как привязанные, вертятся вокруг моего застывшего «я», подобно вращению лун вокруг пустынной планеты. Скорее всего, бессмысленно спрашивать, почему она уехала. Возможно, она и сама не смогла бы ответить на этот вопрос.

Сидя однажды днем над моими заметками о Сезанне, я вдруг понял, что пора со всем этим кончать. Яблоки Сезанна могут гнить и без меня. Раз вся моя прежняя жизнь рушится, то мне следует сосредоточиться над обдумыванием этого факта, а не отвлекаться на всякие амбициозные проекты и обещания или обязательства, выполнить которые нынче не в моих силах. Я поднял трубку и позвонил редактору, заказавшему мне статью. К моему удивлению, он проявил полное понимание, хотя я даже не сделал попытки что-то ему объяснить. Позже я понял, до чего бесплодными были все эти мои потуги минувших дней, хотя сразу было ясно, что мне теперь не до Сезанна. Вероятно, это проявилось в интонации моего разговора с редактором и сделало его таким покладистым. Обычно я бываю неизменно вежлив с людьми, и меня самого удивила резкость, с какой я говорил с ним по телефону. Положив трубку, я почувствовал облегчение и прилив бодрости. Впрочем, причиной тому могло быть и солнце, сиявшее за окном и наполнявшее квартиру живым, теплым светом. Я решил пойти прогуляться, раз уж теперь оказался свободен от взятых на себя обязательств. Давным-давно я не бродил по улицам просто так, никуда не спеша, поскольку меня никто и нигде не ждал. Все эти годы, что я прожил вместе с Астрид и детьми, город был для меня лишь местом целенаправленных и запланированных поездок. Были улицы, которые я проезжал ежедневно, но, с другой стороны, были и такие кварталы, куда я не наведывался годами, потому что у меня не возникало надобности туда ехать. Город уже давно перестал быть для меня влекущим, чуждым и многообещающим миром возможностей и открытий, скрещением встреч и взглядов, миром, который я когда-то исследовал, полный любопытства и юных надежд. Теперь он стал нашим миром, принадлежащим Астрид, детям и мне, и почти таким же обжитым, как комнаты нашей квартиры со всей их обстановкой, и я ходил по нему с уверенностью лунатика, хотя и понимал, что наш город — это всего лишь один из многих городов, созданных воображением других его обитателей сообразно их собственным воспоминаниям, переживаниям, разочарованиям или возрожденным надеждам. Но в тот день, когда я бродил по нему без цели, то в одном направлении, то в другом, город вновь стал для меня запутанным лабиринтом, и, несмотря на то что я знал здесь каждый поворот в перекрестье улиц, у меня возникло чувство, будто я заблудился. Была пятница, на улицах было полно народу, и повсюду царило обычное, лихорадочное, полное надежд оживление, какое бывает всегда, когда приближается уикенд с его праздностью, гулянками, приключениями и попытками к бегству. Время от времени я ловил свое отражение в окнах автобусов или витрин, проходя мимо домов по освещенной солнцем улице, и спрашивал себя, как делал это вчера во время ужина у друзей, действительно ли это я — человек, быстрым шагом идущий мимо собственного отображения в стеклах витрин и автобусов, мимо пешеходов, едущих в автобусе пассажиров и неподвижных восковых манекенов в витринах магазинов. Иной раз я напрасно искал свое отражение в зеркалах и видел там лишь случайные, безымянные для меня фигуры и лица прохожих, точно я превратился в пару растерянных глаз, наблюдающих фильм, который разыгрывается между светом и их сетчаткой.

Я присел в одном из кафе, намереваясь почитать газету, но не смог даже сосредоточиться на заголовках. Грандиозные события, происходящие в мире, казались слишком мелкими и незначительными в моем сознании, целиком поглощенном отсутствием Астрид и внезапной, невыносимой пустотой, в которую теперь вторглась толпа на улицах, заполнив ее собою. Я был лишь способен сидеть в своем углу и разглядывать прохожих с тем же чувством апатии и заброшенности, какие ощущает человек, оказавшийся в кафе чужого города и разглядывающий людей, языка которых он не понимает. Хотя в воздухе еще чувствовалась прохлада, стулья и столики уже выставили на улицу, и там разместились люди, которых было ничуть не меньше, чем внутри кафе. За одним из крайних столиков одиноко сидела девушка приблизительно одного возраста с Розой. Она и одета была так же, как Роза, с той же элегантной небрежностью. На ней был свитер грубой вязки с воротником хомутиком и вытертые мужские брюки с нашлепкой «Принц Уэльский», которые она наверняка откопала где-нибудь в магазинчике Армии Спасения. Как брюки, так и свитер были на пару размеров больше, чем требовалось, и во всем облике девушки было бы нечто комическое, если бы не ее элегантная поза. Она сидела, положив ногу на ногу, откинув руку с сигаретой рассеянным, усталым жестом, и пристально глядела на площадь сквозь узкие солнцезащитные очки, переводя взгляд от пульсирующей струи фонтана на стайку голубей, которые через равные промежутки времени вдруг вспархивали и рассыпались в разные стороны. Ее медно-рыжие волосы были собраны на затылке и скреплены карандашом, протыкавшим неплотно закрученный узел. Ее худенькое личико было усеяно веснушками, и я вдруг живо заинтересовался, кого же это она здесь дожидается. Кто этот молодой человек, которого могла полюбить такая высокомерная, непосредственная на первый взгляд девушка? Я заказал еще одну чашку кофе и стал дожидаться вместе с ней, одновременно наблюдая, как грациозно она отхлебывает чай из своей чашечки. Вдруг она подняла голову и устремила взгляд в какую-то точку на площади. Дождавшись, пока тот, кого она увидела, в свою очередь заметит ее, она подняла в приветственном жесте узкую руку и улыбнулась. Я устремил взгляд в том же направлении, пытаясь разглядеть человека, которому она помахала, но тут же увидел, как из толпы прохожих отделилась девушка и направилась в нашу сторону. Минуту спустя я узнал Розу, а она уже приблизилась к столику и обняла свою рыжеволосую подругу.