Длинный гудок клаксона заставляет их выскочить из этой хибары. Один из них одет в козью шубу, из-под которой торчит поношенная маоистская куртка. Все трое – босы.
Времени на то, чтобы погрузить все снаряжение на яков, уходит не так уж много. После стольких экспедиций Уго поневоле сделался виртуозом организации. Он никогда не забывает ни одной мелочи. Для этого все давно уже было упаковано в контейнеры и увязано веревками – обычная рутина.
На следующий день – весь день ушел на то, чтобы пересечь пологую гряду и голые пастбища, на которых не росло ни одной былинки; перейти лужицы грязного снега и мутные потоки, текущие как будто прямо из камней; но ни одна вершина ни разу не поднялась над этим унылым нагорьем, нигде не встретилось хотя бы одно живое существо (и в этой заброшенности тоже крылась для него какая-то загадка) – наконец-то появился ледник: похоже, подумал Уго, он заметно уменьшился по сравнению с 1913 годом. Еще два дня по боковой морене, потом – по срединной, и вот наконец они добрались до подножия ледника и ступили на нагромождение ледяных пил, стиснутое сумрачным амфитеатром скалистых гор.
Теперь иногда приходится брать в руки ледоруб и, расчищая проход для яков, прорубать настоящую дорогу во льду.
Вершина Сертог, как и вся горная цепь, была пока еще целиком окутана густой пеленой вечных облаков, но теперь уже ясно, что гора действительно ждет его там, впереди, и даже то, что она исчезла, скрытая неразрывным туманом, лишь доказывает, как она близко.
Уго приказывает снять груз в месте, показавшемся ему самым подходящим: у последнего плеча ледникового трога[63]или, вернее сказать, не доходя до поперечных трещин перед зубцами сераков.[64]Тут нельзя будет отдохнуть, присев на траву, или растянуться на камнях, но ему это безразлично. Он уверен: чем неудобнее базовый лагерь, тем скорее он его покинет. Это место – идеально. Он тотчас берется за работу: распределяет вещи и принимается за устройство площадок под две палатки, велит сложить из камней небольшую стенку для кухни. Потом Карим расплачивается с погонщиками, затем – прощание с Зенгом и Дю; и вот рядом с Уго остается один Карим.
Карим – мастер на все руки: его секретарь, повар, пресс-атташе…
Уго удалось добиться от Chinese Mountaineering Association соблюдения этого чрезвычайного пункта: никаких связных в базовом лагере. Никого, кроме него, Карима.
Карим достает свой компас. Уго его всегда подначивает: а как же магнитное отклонение? А широта? На Баффиновой Земле или в Канаде ты будешь молиться, обратившись лицом не к Мекке, а к Тимбукту! А если, еще хуже, магнитное поле изменится? Карим молча улыбается и расстилает свой коврик. Ему известно (так же хорошо, как и Уго), что магнитное отклонение имеет важное значение для Европы или Северной Америки, что происходит оно в течение тысячелетий, а север есть север. В сердце Азии разницей между магнитным и географическим полюсом можно пренебречь. Особенно если смотришь на Мекку.
Он знает: главное – само желание молитвы. Ведь не живет же Бог на кончике магнитной стрелки.
Пока Карим, помолившись, заканчивает устройство лагеря, Уго отправляется на разведку. Он подходит к морене и взбирается вверх по ее скалистым ребрам в надежде, что гора откинет с себя покрывало облаков. Несмотря на редкую поросль, ему вроде бы удается различить остатки старой дороги, возможно, просто козьей тропы.
Вскоре он натыкается на небольшую, хотя и глубокую пещерку – похоже, ее пытались прикрыть огромной глыбой гранита. Он входит внутрь, пробираясь ощупью в темноте. На земле валяются глиняные черепки; он рассмотрит их уже при дневном свете: это ца-ца, на них видны еще вырезанные надписи на гупта – конечно же, очень старые.
Итак, по крайней мере часть истории Мершана – верна?
Вдруг небо прояснилось. Уго пристально вглядывается вдаль, стараясь получше запомнить дорогу: он подозревает, что этот просвет не надолго. Слева путь перегорожен полосой серака – нагромождение слишком хаотично, чтобы быть единственным. Справа – снежный склон, ведущий к первой горе, которую он инстинктивно окрестил Сильверхорном – так она похожа на спутник Юнгфрау. Между ними наклонный узкий кулуар – тесный, зажатый скалами, но не слишком отвесный, – ведет к проходу, за которым угадывается локоть ледника: висячая ледяная долина, вроде знаменитой долины Кама на Эвересте; а дальше, там, за ней встает невидимая стена Сертог.
Внезапно облака, закрывавшие гору, разошлись, и точно посередине открывшегося проема в разрыве чистого неба возникло сверкание далекой блестящей точки – Сертог, Золотая Крыша. Да, он на самом деле видит ее золотую искру! Но небо сейчас же вновь затягивает облаками, и Уго уже кажется, не почудилась ли ему эта точка?
Он задумчиво спускается обратно, прихватив с собою цаца – подарок Терезе, своей секретарше. Уго старается не вспоминать ее мягкие податливые ягодицы и то, как она стонет, занимаясь любовью, но это выше его сил: он не может не думать об этом. Он быстро берет себя в руки: есть дела поважнее. И возвращается к палатке, поставленной славным Каримом, который успел даже приготовить чай. Неожиданно у него рождается ощущение, что вес истории – гораздо важнее и больше громады нависшей над ним горы. И он погружается в чтение рукописи Ильдефонса Монтекроче – той, что передал ему Мершан. Надо же, какое совпадение: сегодня тоже было
14 сентября, День воздвижения Святого креста Господня,
An. Dom.[65]1644.
Пройдя через государства Палпу и Брамасиан, мы прибыли в третью и великую страну – Тебет, лежащую внутри громоздящихся друг на друга ужасных гор, вершины коих покрыты снегами и, кажется, задевают собою небеса. Был такой жестокий мороз: Шы и представить себе не могли, что в силах вынести этот холод, от коего из носа у нас текла кровь; к тому же к неимоверно жестокой высоте сих убийственных гор добавлялся тяжелый дух каких-то растений, чьи зловредные испарения вызывали у нас приступы тошноты и бесконечные головные боли. По прошествии двенадцати дней пути по увалам изломанной и раздробленной зловещей пустыни и беспрестанно опасаясь разбойничьего налета местных воров, кои издалека примечают одиноких путников и нападают на них из засады, мы наконец достигли монастыря Гампогар, что стоит в кругу скал на голой бугристой равнине, прилепившись к высокой горе, совершенно похожей на ту, о каковой повествуют священные истории про Старейшину Гор, короля бедуинов или арзасидов и Сирийские горы; и каким же чудом для нас было лицезреть это прекрасное строение – столь удобное и, однако, воздвигнутое в такой близи от самой обрывистой и жуткой из всех пугающих скал этого бедного гористого края. Что до упомянутых гор, они показались мне выше пика Тенерифе, который слывет высочайшей вершиной мира, чему я, однако, не верю, ибо совершенно убежден, что горы Лангур, воздвигшиеся между оными странами, Палпу и Тебет, намного его превосходят, а особенно гора Серто, о коей пойдет мой рассказ.
