Бижу вспомнил, как он отговаривался в прошлые разы: «Вонючие… Черномазые… Хубши-хубши…»
— Жарко слишком!
Они засмеялись.
— А ты, Саид?
Но Саиду ни к чему тратить деньги на проституток.
У него новая пуки-поки.
— А где Tea? — спрашивает Бижу.
— Природа-листики смотреть Tea. Я ей сказать, африканский мужчина листики не надо. Эхькь, Tea! Что Tea! Один, что ли. Tea? Много-много Tea.
— Да ведь белые женщины, знаешь, они съедобны, только пока молодые, — предостерегает Омар. — А потом разваливаются, в сорок уже уродины, морщины везде, пятна, вены…
— Я знать, знать, — смеется Саид. Он понимает их ревность.
* * *
Какой-то привередливый покупатель возмутился, обнаружив в каравае подсолнечного хлеба запеченную туда целиком мышь. Должно быть, семечки подсолнуха ее туда заманили.
В «Королеву тортов» вломились какие-то громилы, как в бандитском триллере. Не морская пехота, не ЦРУ, ФБР или полиция, а санитарная служба. Руки вверх!
Долго им искать не пришлось. Лопнувшая канализационная труба, засоренный сток, в муке крысиные какашки. В неотмытой сбивалке для яиц обнаружили мирную колонию одноклеточных.
Вызвали босса.
— Электричество вылетело, черт его дери, а на улице жара, что поделаешь? — несколько не по теме отмахивался мистер Бочар.
Санинспекция оказалась злопамятной. Точно такую же картину они уже однажды наблюдали по тому же адресу. Вместо Бижу, Саида, Омара и Кавафьи статистами выступали, правда. Карим, Недим и Хесус. «Королева тортов» приказала долго жить в пользу русской едальни.
— Черт бы драл этих русских! Брр! Борщть! Щи-т, shit! — рычал мистер Бочар, отводя душу. И, за неимением под рукой проклятых русских, развернулся в сторону своего штата: — Какого хрена вылупились? Катитесь отсюда!
Воодушевленные добрым советом и не дожидаясь, пока на них обратят внимание официальные лица, бывшие пекари-кондитеры удалились.
* * *
— Ты сюда забегать, Бижу-друг, — советует на прощанье Саид.
Он устроился в какую-то банановую республику продавать какие-то шмотки по сезону в каком-то лабазе с названием, созвучным колониальному прошлому и рухнувшему настоящему Третьего мира.
Бижу знает, что более с Саидом не увидится. Только сживешься с кем-то, а его на следующий день и след простыл. Теневой люд подвержен перемене мест, ничего не поделаешь. Эта снова и снова наплывающая пустота побуждала не сближаться с людьми сверх необходимости.
Лежа в подвале, думал о деревне, где жил с бабкой на деньги, ежемесячно присылаемые отцом. Деревня затерялась в высоких травах, шумевших на ветру. По сухому оврагу между полями они добирались до притока Джамуны, по которому плыли какие-то люди на надутых буйволовых шкурах с торчавшими вверх ногами. У брода люди перетаскивали шкуры через мелководье, а Бижу с бабушкой переправлялись в город на рынок. Когда возвращались, бабушка иногда тащила на голове мешок с рисом. Над рекой кружили птицы-рыболовы, то и дело бросаясь вниз и взмывая с трепещущей добычей в когтях. На берегу жил отшельник, подолгу сидевший неподвижно, наблюдая и размышляя, поджидая какую-то неведомую рыбу. В канун Дивали отшельник зажигал фонарики, развешивал их в ветвях дерева пипули, отправлял вниз по реке. В гостях у отца, в Калимпонге, они часто сидели по вечерам у порога, повар неторопливо вспоминал:
— Мирная у нас деревня. А какая там вкусная роти! Это потому, что атта смолота руками, а не машиной. И потому, что на чула, а не на керосине или на газовой плите. Свежая роти, свежее масло, свежее молоко, прямо из-под буйволицы…
Ложились они поздно. И не замечали Саи, которая ревниво следила за ними из своего окошка, завидуя любви повара к сыну. Мимо проносились красногубые летучие мыши, направляясь к джхора на водопой, планируя вниз на черных крыльях.
Глава восемнадцатая
— Ой, ой, летает, летает! — запричитала Лола.
Чуть не задев ее уха, мимо пронеслась летучая мышь.
— Ну и подумаешь, башмачной кожи ошметок, пусть ее летает, — протянула Нони, похожая в своем бледном сари на громадное ванильное мороженое.
— Ой, замолчи! — Помолчав, Лола добавила извиняющимся тоном: — Жарко, душно. Муссон идет.
Джиан уже два месяца обучает Саи. Должно быть, на них тоже влияет муссон.
Но сейчас он влияет уже на всех. Все жалуются. Вот и дядюшка Потти расплылся по креслу на своей веранде.
— Рано он в этом году. Рому принять, что ли, пока еще в состоянии. О-хо-хо, всего не выпить, жалко-то…
Лола принимает дисприн, таблетка шипит и кувыркается в воде.
А вот и газеты сообщили о приближении штормового фронта. Лола даже несколько ожила.
— Вот видите! Я же говорила! Я всегда его чую. Знаете, я такая чувствительная, такая чувствительная. Настоящая принцесса на горошине. Да-да, принцесса на горошине…
* * *
Судья и Саи сидят на лужайке. Шамка, заметив шевеление собственного хвоста, схватила его, не вполне разобравшись, чья это принадлежность. Выпустить добычу жалко, но в глазах недоумение, молчаливый вопрос.
— Вот балда! — вырвалось у Саи.
— Сокровище мое, — утешает Шамку судья, когда Саи удалилась. Жалеет обиженную любимицу.
* * *
Его долго ждали, но навалился он неожиданно. Первыми забеспокоились банановые деревья, затрепетали, захлопали лопухами листьев. Тревога! Тут же отозвались стуком палочного боя мачты бамбука.
В кухне заерзал по стене календарь повара, календарь богов. Повар аккуратно закрыл все окна и двери, но Саи ворвалась как раз в момент, когда он просеивал муку, отделяя ее от всяческой возможной нечисти. Мука взмыла пыльным облаком и осела на них обоих.
— О-хо-хо! Посмотри, что наделала!
Запорхали вылетевшие из непросеянной муки мошки. Повар и Саи взглянули друг на друга и рассмеялись.
— Ангре ке тарах. Как англичане.
— Ангре ке тарах. Ангре джаисе.
— Смотри, мы совсем белые, — повторила Саи. — Как англичане.
Судья закашлялся от смеси дыма и перца, поднятой сквозняком.
— Глупая курица! Закрой дверь! — прохрипел он сквозь кашель.
Но дверь уже захлопнулась сама, вместе со всеми незапертыми дверьми в доме и в округе. Небо налилось пламенем. Синий язык лизнул сосну, и дерево мгновенно испарилось, оставив после себя обугленный пень, рассеивающийся клуб дыма да россыпь веток на поляне. Тут же с неба хлынули потоки воды. Шамка почувствовала себя расползающейся по полу амебой.
Кровля Чо-Ойю увенчана громоотводом, толстый провод которого уходит в солевую яму под домом, но собаке этого не объяснишь. Раскат грома — и она метнулась в спальню, под кровать. И там не чувствует себя в безопасности бедное животное, прячет понадежнее нос, поджимает зад, трясется от жуткого завывания ветра.
