— Ахмед, слушать меня: трубку не снимать, Дули и с ним там из аэропорт много-много племя приехать! К окнам не ходить, никто дома нет!
— Хах-х-х… Зачем им виза давать? Зачем им билет продавать? — услышали они реакцию на другом конце провода. Далее последовал монолог на густом, почвенном суахили.
* * *
Зазвонил телефон пекарни.
— Не брать, не брать! — шипит Саид. Бижу отдернул руку.
Включился автоответчик, звонки прекратились.
— Ответчик племя боятся, — удовлетворенно кивает Саид.
Опять звонок. И еще один. Снова включается ответчик.
И опять.
— Саид, надо тебе с ними поговорить, — советует Бижу, обеспокоенный звонками. — А вдруг это хозяин?
А вдруг звонок из Индии? Может быть, отец…
Умер? Умирает? Заболел?
Кавафья снял трубку, и до них донеслась паническая скороговорка:
— Саид! Саид! Спасай! Спасай!
Кавафья положил трубку и отключил телефон.
Саид:
— Это племя… Надо впускать. Они не уходить. Они никогда не уходить. Им некуда уходить. Ты их впустить, ты их слушать — и все. Ты знать их тетя, ты знать их семья, и ты отдать все. Ты не сказать, «это моя еда, только я ее кушать», как американцы. Спроси Tea — это одна из его последних пуки-поки, — она жить с тремя подруги, каждый иметь свой еда, свой место в холодильнике, каждый себе готовит. В Занзибар, если ты что-то иметь, делиться надо. Так правильно, так верно. Но тогда никто ничего не иметь! И я уехать из Занзибар.
Молчание.
Сочувствие Бижу к Саиду превращается в сочувствие к себе самому. Стыд Саида перетекает в собственный стыд за то, что он не поможет людям, ждущим его помощи. И сам он прибыл в аэропорт с парой долларов в кармане, купленных на черном рынке в Катманду, с адресом отцовского друга Нанду, жившего с двадцатью двумя другими водителями такси в Куинзе. Нанду тоже не ответил на звонок и попытался спрятаться, когда Бижу прибыл к его порогу. Когда через два часа он открыл дверь, то сразу встретился взглядом со смущенно улыбающимся Бижу.
— Нет здесь работы, — уверял он. — Если б я был в твоем возрасте, вернулся бы в Индию, там сейчас большего добьешься. Мне-то уже поздно, а ты бы лучше меня послушал.
Нанду поговорил с кем-то из своих коллег, воткнул Бижу в подвал в Гарлеме, и с той поры Бижу его больше не видел. Теперь он общался только с иностранцами. Мексиканец Джасинто, смотритель ночлежки, сумасшедший бездомный, колченогий наркоман… Летом семьи выползали из своих жилищ и рассаживались вдоль тротуаров с переносными приемниками и магнитофонами. Ожиревшие женщины в шортах, с бритыми ногами, усеянными крохотными черными точками, увядшие, обмякшие мужчины за картами на мусорных контейнерах, сосущие пиво из банок и бутылок. Они ему дружески кивали, даже пива предлагали, но он не знал, что сказать им в ответ. Даже его «Хелло!» звучало как-то невпопад, когда они уже отвернутся, или же слишком тихо.
* * *
«Зеленая карта»… О, «зеленая карта»!
Без нее ему не выехать. Парадокс! Чтобы уехать, ему требуется разрешение остаться. Он мечтал о возможности легально вернуться домой, руководствуясь лишь своим желанием. Захотел — выехал. Захотел — въехал обратно. С завистью наблюдал, как легальные путешественники приобретают громадные чемоданы для Третьего мира, со множеством отделений, молний, с похожими на аккордеон складчатыми расширениями, способными вместить целый шкаф багажа.
С другой стороны, много и нелегалов, обреченных остаться в Америке пожизненно, никогда более не увидеть свои семьи, отрезанные от них навсегда.
Как быть? В «Королеве тортов» они видели в воскресном утреннем шоу на индийском канале юриста, в эфире отвечавшего на вопросы телезрителей. Показали таксиста. Насмотревшись американской кинопродукции, он прибыл в Америку нелегально, но что дальше? Сам нелегал, и такси у него нелегальное, и семья вся здесь, на тех же основаниях, и вся его деревня, все вписались в систему, работают с таксомоторами. Но бумаг-то тютю! Не пожелает ли кто из почтеннейших зрительниц выйти за него замуж? Пусть инвалид, пусть умственно неполноценная, лишь бы законная обладательница «зеленой карты»…
* * *
Об этом узнал, разумеется, Саид. И вот они вместе отправляются на Вашингтон-хайтс. Здесь все зарешечено, все витрины, даже мелкие ларьки, торгующие жвачкой и сигаретами. Аптеки и торговцы крепкими напитками обзавелись звонками. Клиент втискивается в клетку, из которой видна выкладка товара, выбирает, вкладывает деньги в вертушку, получает покупку. Даже в ямайской пирожковой продавщица и ее банки-склянки отделены от пользователей баррикадой.
Народу много. У церкви Сиона проповедник крестит толпу из пожарного шланга. Мимо плетется старый хрен с усиками Чарли Чаплина — Адольфа Гитлера и с узловатыми коленями, торчащими из-под шортов, тащит ящик магнитофона, орущего:
«Гуантанаме-ера… гуахира Гуантанаме-ера…»
Пара бабцов окликает его из окошка:
— Хелло, крошка! Глянь на наши ножки! У-у-у-и-и-и-и! Осмотр бесплатно!
Еще пара прохожих, женщина молодая и женщина постарше. Старшая наставительно поучает:
— Жизнь коротка, дорогуша. Гони его вон! Ты молода, ищи свое счастье. Вон! Его! Гони!
* * *
Саид здесь как дома. Собственно, он здесь почти дома, живет в двух кварталах. Кое-кто с ним здоровается.
Саид… О, Саид!
Парень с золотой цепочкой, похожей на цепь затычки от ванны, по-свойски хлопает Саида по плечу.
— Чем он занимается? — спрашивает Бижу.
— Он — работать! — смеется Саид.
И Саид рассказывает, как он однажды помогал одному своему соплеменнику перебираться на новую квартиру. Они волокли по улице картонки с барахлом. Со штопаными-перештопаными штанами, старым будильником, дырявыми башмаками, закопченными кастрюлями, сунутыми на Занзибаре в чемодан слезливой матерью… Их догнала машина, из окна которой высунулся ствол, и мужской голос произнес из-под темных очков:
— Быстро все в багажник, ребятки!
Открылся багажник, они сунули туда коробки, машина рванула и скрылась.
* * *
Они ждали на углу. Ждали… потели… Наконец появился помятый фургон. Открыл помятую дверь, принял у них помятые деньги, положенные фотоснимки положенного формата. Через две недели они снова ждали на том же месте.
Ждали…
Ждали…
Ждали…
Фургон больше не появился. Это мероприятие в очередной раз ударило по сберегательному носку Бижу.
Омар предложил утешиться, раз уж они оказались в такой местности.
Кавафья согласился.
Всего тридцать пять баксов.
Цены прежние.
