В этот момент в апартаменты вошел посыльный Яков Ваханя. Очевидно, выполняя полученные ранее от антиквара инструкции, он внес большую фотографию в рамке под стеклом и поставил ее перед Завадой. Измученные лица арестантов ГУЛАГа сквозь тюремную решетку уныло глядели на происходящее. Тут лицо Якова Михайловича приняло страдальческое выражение, — было, однако, совершенно непонятно, заключалось ли в этом пожелание господина Завады или посыльный сам по себе всем своим видом давал понять окружению, что сознание для него является величайшим несчастьем. Не обращая внимания на Ваханю, Кушелев-Безбородько стал играть Паганини, прозаик Юрий Васильевич — выразительно читать главы из нового романа; новокаин, содержащийся в креме фирмы “Майерс”, начал действовать. Эякуляция задерживалась: искусственная пролонгация активности превосходила все ожидания. Все больше покоряя молодую женщину силой мужских убеждений и доводов, фавориты получили дополнительную возможность показать свое мастерство. Они стонали, ерзали, метались в любовной страсти по всей широченной кровати. Тут каждый мог блеснуть своим высоким стилем, незаурядными способностями, натренированными движениями извивающегося в судорогах тела, неистовой силой благоухающего эроса. Ведь секс в нашем замечательном мегаполисе давно перестал быть праздником чувств. Он стал тусовочным мероприятием. Мир меняется достаточно быстро, основательнее, чем кажется на первый взгляд. Но не таится ли в этих переменах некий страшный смысл? Не являются ли они причиной начавшейся деградации нашей некогда помпезной имперской нации? Затмения чести и совести, накопленных предыдущими поколениями? Нынешний бюрократ-выжига, постовой милиционер, политик так же похожи на русских прошлого, как зритель — на рекордсмена, как директор Дома музыки — на композитора, как министр федерального правительства — на национальную культуру.
Наталья Никитична почувствовала, что ей не хватает воздуха. Еще толком не понимая, что происходит, молодая женщина вначале даже порадовалась, как ей показалось, избытку эроса. Однако уже в следующую минуту она ощутила, что ее губы, щеки, язык стали неметь; она начала терять обоняние, осязание, вкус, затуманилось даже зрение. Но самое главное — она перестала ощущать излучаемую Петром Петровичем энергию страсти. Во рту становилось все холоднее, противнее, наконец, она совсем перестала чувствовать его: рот стал вне ее существа, он словно переселился по неизвестному адресу. Женщина слегка, нежной рукой, отстранила от себя мощный таз Маниколопова, чтобы спросить его, что это с ней происходит. Но, к своему удивлению, сказать ничего не смогла: язык с трудом вывалился изо рта, а возвратиться на свое прежнее место уже никак не мог. Он увеличился в размере как минимум в два раза. Петр Петрович взглянул на свою даму и ахнул: где те изящные губки, подтянутые щечки, смеющиеся глаза, где та замечательная улыбка и прекрасное личико? На него смотрела опухшая, неузнаваемая физиономия с высунувшимся изо рта огромным, покрытым молочным налетом языком.
Почувствовав что-то неладное, Наум Абрамович остановил свои мускульные старания, затушил мужское эротическое пламя. В испуге, казалось, даже как-то болезненно, обмяк. Тут же умолкла скрипка, исчез голос беллетриста. В апартаментах воцарилась абсолютная тишина. Вся присутствующая публика стала наблюдать за превращением госпожи Мегаловой из красивой молодой женщины, пышущей здоровьем, в больную, немощную даму. Еле дыша и, кажется, теряя рассудок, она легла на живот, лицом вниз. Ее язык тяжело свисал, как облитый вином галстук. Слава богу, что в огромной гостинице «Украина» был дежурный врач. Петр Петрович упросил ее срочно подняться в номер 723. Едва успела она войти, как торговец морской водой на всякий случай (совершенно неизвестно, чем все это может закончиться, — а вдруг летальным исходом?) сунул ей заранее приготовленную тысячу долларов — для правильного, исходя из собственных его интересов, написания диагноза. Врач опешила: «Зачем такие огромные деньги? У вас что, убийство?» Господину Маниколопову пришлось рассказать все как есть. Осмотрев тюбик малоизвестного ей немецкого крема, медик спросила: «Каким слоем вы умастили свой инструмент?» — «Жирным, как сироты мажут хлеб дармовым маслом». — «Вы что, не читали, что написано в инструкции?» — «Нет, а что, девица помрет?» — «От новокаина еще никто не умирал. Через несколько часов ей станет лучше. Вам когда-нибудь рвали зубы, ставили пломбы?» — «Конечно!» — «Перед этими процедурами стоматолог делает вам новокаиновый укол. Щеки вздуваются, мертвеют, боль не чувствуется…» — «А почему немцы рекламируют эту мазь как самую лучшую?» — «Тут написано, что надо взять один грамм крема на фалангу пальца и растереть его по всей головке вашего инструмента. А вы от полноты души пятьдесят граммов использовали, угостили даму десятикратной дозой. Вот и получили печальный эффект! Женщину не беспокойте. Пусть несколько часов спокойно полежит. Пока! Или вам неймется?» — «Все хорошо, доктор? Ей ничего не угрожает? Ее гениталии не повреждены?» — исполненный ощущения опасности, осторожно вставил господин Завада. На всякий случай ему хотелось получить хоть зыбкое, но алиби. «Я осмотрела лишь ее лицо. Думаю, что все другое пока в порядке!»
Перед тем как выйти, она обернулась к Петру Петровичу: «Я бы взяла в спичечный коробок ложечку мази. Как, вы не против?» — «Берите сколько хотите. Из Берлина мне всегда подвезут!»
Чтобы не смотреть на мучения хрипло дышавшей женщины, кавалеры отвели глаза в сторону и начали собираться. Каждый из них положил на ее платье по пачке долларов: господин Маниколопов большую, Наум Абрамович — значительно тоньше, после чего оба медленно и тихо направились к выходу.
«У меня для вас имеется редчайшая вещица: ларец для хранения драгоценностей с инкрустацией из слоновой кости, серебра и смальты времен Аменосафа Третьего. Экспонат из пятнадцатого века до нашей эры, это даже не антиквариат, а архиантикварный мебельный аксессуар! Он украсит лучшие дома мира! Его цена у нас варьируется в семизначных долларовых цифрах. Но на Западе он потянет значительно дороже, — начал выстраивать коммерческое предложение господин Завада, размышляя про себя: — Если он возьмет ларец, то можно наполнить его изделиями из бриллиантов, сапфиров и изумрудов! — Вслух же продолжал: — Есть и другие уникальные вещи. Например, круглый мраморный стол на трех львиных позолоченных лапах помпейского стиля, это первый век до нашей эры. Или вас заинтересует французская мебель времен Людовика ХV? Например, кресла золоченого дерева на изогнутых ножках с резьбой, обтянутые гобеленом того времени? Это же восемнадцатый век! Ведь прекрасно? Или консоль золоченая, резная, эпохи Регентства? Всего триста пятьдесят тысяч долларов! Дрессуар из каштанового дерева времен Генриха Второго? Заметьте, антиквариат последние пятнадцать лет имеет положительную динамику роста цен. Ежегодный прирост составляет двадцать процентов! Наши банки предлагают вам восемь процентов, а антиквариат — двадцать!» — «Интересно! — обернулся к нему Петр Петрович. — Где все это можно посмотреть?» — «Едемте со мной. Увидев шедевры ушедших эпох, вы ахнете! Вы скупите все! Вы оставите меня голым, без товара!» — «Идет! Вот только дам поручение, чтобы наблюдали за состоянием Натальи Никитичны. Зачем нам лишняя головная боль? — Господин Маниколопов подозвал к себе помощника Адливанкина: — Присмотри за ней; когда придет в себя, выведи из гостиницы и отправь куда скажет. Помни, врач внизу: если состояние дамы ухудшится, сразу вызывай. Мой телефон никому не давай. Пока». И два коммерсанта вышли из апартаментов.
