— Увы, это правда, — подтвердила Маргарет Эрскин. — Посмотрите, кто изображает ангела.
Колесница Благосклонной Фортуны поравнялась с павильоном и замедлила ход — король поклонился королю, посыпались цветы, раздались ликующие крики. Затем единороги дернули, и колесница покатилась дальше, увозя с собой леди Флеминг, Мэри Флеминг, Агнес Флеминг и ее величество королеву Шотландии, не узнанных менее наблюдательными французами.
О'Лайам-Роу был тоже увлечен зрелищем и даже сказал соседу, что такая телега отлично смотрелась бы в базарный день: курочки-несушки шеи бы себе посворачивали, косясь на картины. Слоны в блестящей, украшенной кистями и полумесяцами сбруе, которые шествовали следом, по три в ряд, среди погонщиков в тюрбанах, понравились ему еще больше.
Слегка покачивая длинными хоботами, чуть изогнув тонкие хвосты, они мирно проходили мимо, и модели кораблей, фортов и замков, захваченных у неприятеля, покачивались на могучих спинах. Шествие возглавляла самая красивая пара — сильные, благородные животные в цвете лет, с яркими красновато-коричневыми глазами. Самец, шагая медленно и осторожно, нес на спине четыре бронзовых сосуда с курящимися ароматическими маслами. Его широкий лоб излучал безмятежность, а в маленьких, умных, проницательных глазках таилось необычное веселье.
Слоны прошли, появились пешие отряды, затем рыцари верхом. Когда показался конец процессии, король встал, а вместе с ним принцы и пэры его свиты, и все они приготовились сесть на коней и последовать за бюргерами в добрый город Руан.
Голова процессии достигла моста, началась переправа. В наступившей тишине слышно было, как по доскам гулко стучат копыта и отдаются шаги. В осеннем воздухе разлилось мрачное великолепие колокольного звона: это заговорил колокол собора. Громкие, торжественные звуки летели по ветру, а королевский двор, сверкая белыми, расшитыми серебром одеждами, медленно продвигался следом за длинным шлейфом праздничного шествия добрых горожан. Святая Мария Эстурвильская слила свой голос, высокий и сладкозвучный, с голосом святого Георгия Амбуазского — и вот от церкви к церкви, от колокольни к колокольне поплыли величественные гимны в честь высоких гостей. Колокола Рувель и Каш-Рибо на башне Гросс-Орлож тоже качнулись и зазвенели, перекрывая все прочие звуки, пока ружейные залпы не возвестили, что король подъезжает к мосту.
Изо всех палаток и шатров доносилась музыка — мелодии вились как флаги над толпой и вокруг нее. С реки раздался пушечный выстрел — сигнал к началу водного представления. Толпа возликовала, первые лодки заскользили по воде, и шутиха, пущенная не вовремя во всеобщей суматохе, запыхтела, грохнула и рассыпалась искрами прямо под брюхом у четырех единорогов шотландской королевы, как раз когда колесница Благосклонной Фортуны въехала на мост.
Взорвалась следующая шутиха. Передняя лошадь, вся в мыле, замотала головой, сбивая на сторону свой рог, одним резким движением высвободилась из уздечки и развернулась. Сбруя забренчала, заскрежетали колеса, грум, выпустив из рук повод, с криком забежал вперед — и лошади, прижатые к перилам, остановились, перепутав постромки. Колесница дернулась, врезалась в платформу, стоящую впереди, раскололась надвое и застряла поперек моста. Четверо перепуганных детишек попадали на дно, а король, тоже поверженный, прижимал к себе ангела, спустившегося с небес.
Слоны, все три пары, замедлили шаг. Человек в восточном костюме что-то резко скомандовал вожаку. Случилась короткая заминка — и в это самое мгновение, не замеченный толпою, на мост въехал гипсовый кит на своих неслышных колесах. Белая морда его внушала ужас; он стремительно скользнул к замыкающей паре слонов, чьи глаза побелели, а широкие бока собрались в складки, и тут раскрыл челюсти и выплюнул жалобно кричащего, окровавленного и слепого барашка, того самого, которому удалось удрать. Как бумажный шарик, пущенный в чащу серых каменных колонн, он заметался, обезумевший, среди могучих животных — те подняли крик и подались вперед.
Перед ними лежала только одна дорога — на мост. Мужчина, женщина и дети в застрявшей повозке, толпа зрителей, все участники процессии, остановленной на подходе к мосту, глядели, объятые страхом, на то, как идут слоны. Человек в тюрбане побежал, но огромные животные тоже набрали скорость. Еще, наверное, ярдов десять дороги, по обеим сторонам которой стояла густая толпа, оставалось вожаку до моста, когда главный смотритель догнал его и зацепил железным крюком.
С таким же успехом это могла быть мухобойка. Слон с чудовищным топотом пробежал мимо, раскачиваясь всем телом; раздался громкий треск: зверь наступил задней ногой на голову кита и превратил ее в пыль. Смотритель отбросил стрекало и, ухватившись за подбрюшник, попытался вскочить слону на спину, но только ободрал себе руки: вожак сбросил его, не дав времени закрепиться.
Застрявшая на мосту колесница раскачивалась и скрипела — лошади, обезумев, крушили перила. Мерно топоча, три пары слонов уже почти вступили на мост. Вожак бежал впереди: глаза его побелели, клыки сверкали на солнце; из раскачивающихся на спине сосудов выплескивалось кипящее масло.
На арке, воздвигнутой у въезда на мост, наметилось какое-то движение. Пухленький, проворный, в развевающейся черной мантии, легкий, как кленовый листок, человек соскочил со щипца и закрепился у слона на спине, прямо меж наклонившихся сосудов, из которых вытекала кипящая жидкость. Затем, схватившись за упряжь одной рукою, он вонзил шпору и нож в правый бок вожака.
Слон поднял упругий, влажный хобот, затрубил и встал поперек дороги, как бревно, затертое в водовороте. Бегущее стадо наскочило на него со всего размаху. Какое-то мгновение, неистово трубя, слоны еще рвались на мост, но человек, оседлавший вожака, с громким криком вновь вонзил нож и шпору; подоспевший смотритель залопотал что-то на своем тарабарском языке. Обезумевший, ослепший от ярости и страха, обваренный кипящим маслом, слон осел, как подкопанная крепость, и повернул к реке.
Тади Бой Баллах, грязный, покрытый волдырями, пахнущий, как мускусная крыса в период случки, соскользнул со спины слона, когда тот достиг глубины. Тут подоспел человек в тюрбане, тот самый, у которого одна бровь из-за шрама казалась выше другой, и, верткий, как угорь, оказался на мощном крупе за секунду до погружения. Слон окунулся, а смотритель, привычным жестом схватившись за сбрую, встал во весь рост и приготовился плыть. За вожаком последовали и остальные: они тяжело водили боками, выпускали воду из хоботов — в маленьких блестящих глазках панический страх уступил место веселому озорству; зато отчаянно переполошились русалки, речные чудища, люди на малых суденышках и сам Нептун, владыка морей.
Какое-то время Тади Бой наблюдал за слонами; затем, весь пропитанный речной водою и благовониями, повернулся и с некоторым трудом зашлепал по мелководью.
Не успел он еще выбраться из воды, как его окружили, хлопая по спине, приветствуя, поздравляя, — и с дороги к герою дня устремлялись все новые и новые гонцы. Его поспешно увлекли прочь от берега, туда, где ждал могучий седобородый всадник лет пятидесяти, положив церемониальный меч на луку седла. Всадник склонился:
