В новую квартиру Ланского в командирском корпусе Конного полка перебралось семейство со своим давно сложившимся укладом: сама Наталья Николаевна, ее старшая сестра Александра Николаевна, которую ей и в голову не пришло отделить от себя, и дети. Старшим Маше и Саше было соответственно двенадцать и одиннадцать лет. Это возраст, вполне достаточный, чтобы понять изменения, происшедшие в их жизни.
Никогда ни старшие, ни младшие не называли Ланского отцом. Он всегда оставался для них Петром Петровичем. Вероятно, таково было желание Натальи Николаевны – поселить в детях сознание, что они – Пушкины, что отец их умер и у них есть отчим.
Это честное и четкое положение вещей, когда дети понимают, что Петр Петрович – муж мамы, не родной им человек, к великому счастью, не повлияло на взаимоотношения в новой семье.
Едва ли Ланской заигрывал с приемными детьми, пытаясь расположить их к себе, – такое противоречило его сдержанному характеру. Это Пушкин мог устраивать веселую кутерьму с малышами своих друзей. Скупому в эмоциях Ланскому такое едва ли пришло бы в голову. Он всегда оставался таким, каким был. И в сближении отчима и «приемышей», быть может, в первую очередь сыграла чуткость детской души, которую не обманешь. Пушкинская поросль уверовала, что человек, к которому все они перебрались, – друг им и их матери. Еще мало соображая в человеческих отношениях, они видели, что Петр Петрович непритворно добр, заботится о них. Примеров тому имелось достаточно. И приемыши потянулись к нему, как беззащитный интуитивно тянется к сильному.
Спустя год после свадьбы эти отношения в новой семье прошли испытание, которое бывает болезненным даже для родных детей. У молодоженов появилась новорожденная. 15 мая 1845 года, на сорок седьмом году жизни, Ланской впервые стал отцом.
Император не забыл своего обещания и приехал в Стрельну крестить маленькую дочку Петра Петровича. Девочке дали имя Александра.
Спустя несколько десятилетий Александра Петровна Ланская-Арапова со слов очевидцев записала о своих крестинах:
«Приняв меня от купели, он (Николай I. – Л.Т.) отнес матери здоровую, крепкую девочку и, передавая ее с рук на руки, шутливо заметил:
– Жаль только одно – не кирасир!»
Кирасиры, напомним читателю, относились к кавалерии и сражались на конях с тяжелыми палашами в руках. Острота императора понятна – кто на месте Ланского не мечтал бы о сыне? Однако годом позже родился опять «не кирасир», а дочь Софья. Уж, видно, так было суждено Ланскому – третьим их с Натальей Николаевной ребенком тоже была девочка, названная Елизаветой.
Однако «три девицы под окном» плюс четверо Пушкиных не казались генералу пределом отцовства. Он искренне любил детей как таковых, и тот бедлам, который устраивала юная ватага в его чинном генеральском жилище, Ланского не раздражала. Быть может, не последнюю роль в его желании еще и еще раз стать отцом играло то, что он знал, насколько хорошо себя чувствует в роли многодетной матери и его обожаемая супруга.
«Я тебе очень благодарна за то, что ты обещаешь мне и желаешь еще много детей. Я их очень люблю, это правда», – писала в ответ на семейные планы Петра Петровича, который он, видимо, высказывал в своем письме, его генеральша-жена. Она все-таки реалистичнее мужа смотрела на вещи, учитывала и его возраст, и то, что его положение по монаршей воле может перемениться. Что тогда? Долг родительский не только родить ребенка, но и «думать впоследствии о будущности каждого из них». «Дай Бог, – отвечала она Ланскому, – чтобы мы могли обеспечить каждому из них независимое существование. Ограничимся благоразумно теми, что у нас есть, и пусть Бог поможет нам всех их сохранить».
Детей они сохранили всех, это тоже говорит о том, что внимания, неусыпного догляда за ними было достаточно. Все они выросли к тому же с хорошим здоровьем, физически крепкими. Конечно, говоря о «независимом существовании», Наталья Николаевна загодя терзалась: пятеро дочерей – всех надо обеспечить приданым, а мальчики Пушкины – их нельзя выпустить в жизнь без копейки в кармане.
Несомненно, Ланскую огорчало то, что все те же запутанные денежные отношения с Гончаровыми «бросили ее», как выражалась она, «на шею мужу». Пенсию, назначенную ей после смерти Пушкина, похоже, теперь Наталья Николаевна не получала. С родственниками Александра Сергеевича тоже была полная неразбериха. Петру Петровичу пришлось взять эти дела в свои руки, дабы дети Пушкина имели в будущем собственную копейку.
Человек опытный и скрупулезный, приняв на себя обязанности опекуна детей поэта, Ланской взялся за управление нижегородскими пушкинскими деревнями. Его стараниями было сохранено для детей поэта и Михайловское.
Между тем квартира Ланского пополнялась все новыми обитателями.
Сюда, под крыло Натальи Николаевны, прибился и племянник Александра Сергеевича – сын его сестры Ольги Сергеевны. Учась на правоведа, подросток Лев Павлищев стал членом, как шутила Наталья Николаевна, ее «пансиона» на правах такого же любимого ребенка, какими тут себя чувствовали все.
Когда по необходимости Льву приходилось возвращаться в пансион училища, он безутешно рыдал. Наталья Николаевна как могла успокаивала подростка, обещала не забыть его и при первой возможности забрать к себе снова. Однажды она строго выговорила сыну Саше, не заметив в нем сочувствия к слезам двоюродного брата. Учителя преподавали детям Натальи Николаевны науки, но правила человечности, деликатности прививала им, безусловно, мать, учила их ценить родство, помогать друг другу и в мелочах, и в большом.
Паша Ланской, племянник Петра Петровича, звал Наталью Николаевну тетушкой. Приняв его в свою семью, Ланская писала мужу: «Ты знаешь – это мое призвание, и чем больше я окружена детьми, тем больше я довольна». Так и шли ее дни в шумной, галдящей ватаге взрослевших Пушкиных, подраставших Ланских. «Мой маленький народец», – говорила о них Наталья Николаевна.
Этого невозможно добиться лишь наущением. Сама атмосфера жизни Ланских питалась чувством справедливости, любви к тем, кто рядом с тобой, умением быстро забывать неизбежные обиды. Дружба, связавшая детей Пушкиных и Ланских, сохранилась на всю жизнь, выдержав те испытания, которые порой оказываются непреодолимыми для родных братьев и сестер.
Если у Натальи Николаевны все семеро были «ее», другой счет мог бы быть у Ланского. Этого Петр Петрович, к собственному счастью и счастью всей семьи, избежал: «Вряд ли найдутся между отцами многие, которые всегда проявляли бы такое снисходительное терпение, которые так беспристрастно делили бы ласки и заботы между своими и жениными детьми, – писала Александра Арапова. – Лучшей наградой исполненного долга служило ему сознание тесного, неразрывного союза, сплотившего нас всех семерых в одну любящую, горячо друг другу преданную семью».
Будущее покажет, что старшая из дочерей Ланских ничего не преувеличивала. Недостатка в преданности друг другу дети Пушкиных-Ланских не испытывали, а ее потребовалось немало – жизнь прожить, как говорится, не поле перейти.
