— Маленькая белая нищенка, уличная девчонка… вот ты кто… надо было мне быть поосторожнее… — говорит он ей с невыразимой любовью.
Замолкает, потом смотрит на нее и опять принимается за свое:
— Потаскушка ты этакая! Грош тебе цена…
Она отворачивается и смеется. Он видит и смеется вместе с ней.
Она намыливает его. Ставит под душ. Он не сопротивляется. Они поменялись ролями.
Ей нравится ее новая роль. Она как бы покровительствует ему. Ведет его к постели, он ничего, ничего не говорит, полностью подчиняется ей. Она довольна. Укладывает его рядом с собой. Ложится под него, закрывает себя его телом. Остается в таком положении, неподвижная, счастливая. Он говорит:
— Я не могу взять тебя. Я думал, что еще смогу. Но я ошибался.
У него слипаются глаза:
— Я в отчаянии, я умираю. Наверно, я никогда больше не буду спать с женщиной. Не смогу.
Она разглядывает его вблизи. Она охвачена страстным желанием, она хочет его.
— Ты больше не хочешь любить меня? — с улыбкой спрашивает она.
— Сейчас, нет, не хочу… Я должен сохранить всю мою любовь к тебе навсегда. Даже когда ты уедешь…
Она берет его лицо в свои ладони. Сжимает его. Он плачет. Его лицо подрагивает, глаза закрываются, рот кривится. Он не смотрит на нее.
— Ты меня забыл, — нежно говорит она ему.
— Теперь я люблю страдание. Тебя я больше не люблю. Мое тело больше не хочет ту, которая уезжает.
— Понимаю. Когда ты говоришь, я все понимаю.
Он открывает глаза. Смотрит в лицо девочки. Потом смотрит на ее тело:
— У тебя даже нет груди, — говорит он, потом берет руку девочки и кладет себе на живот, на самый низ.
— Сделай это сама. Для меня. Я хочу видеть, как ты хочешь меня.
Она выполняет его просьбу. Они смотрят друг на друга, пока она это делает. Он называет ее своей маленькой девочкой, своей дочкой, потом выплескивает на нее целый поток слов по-китайски, слов, полных гнева и отчаяния.
Прижавшись губами к его губам, она шепчет ему: «Ах ты жалкий китайский недоросль, ненароком и прибить можешь…»
Они отстраняются друг от друга, смотрят друг на друга.
— Даже моего отца мне иногда хочется убить. — говорит он, потом добавляет, — ничего больше не случится в моей жизни, после моей любви к тебе.
Обнявшись, они неподвижно лежат на кровати, разделенные его закрытыми глазами, его молчанием.
Она встает. Ходит по комнате. Отходит подальше от него, ко второй двери, к той, через которую «можно удрать», прячется от него. Ей страшно. Она останавливается. Не смотрит на него: ей снова страшно, как уже было несколько дней назад, и она ничего не может с этим поделать. Она снова боится, что этот «незнакомец» убьет ее, когда они поедут в Лонган.
Она ходит взад и вперед по комнате и говорит с ним:
— Ты не должен сожалеть обо мне. Помнишь, ты сказал, что меня никто не удержит, что я по природе изменница.
Он говорит, что даже это ему теперь безразлично. Что он через все перешагнул. Это слово нравится девочке, но она не очень понимает, что именно он хочет сказать. Перешагнул через что? Она спрашивает у него. Он говорит, что тоже не знает, через что именно. Но все же употребляет именно это слово, потому что оно точное.
Она снова вернулась к той, «другой» двери, смотрит на него, зовет его, говорит с ним. А потом вдруг ложится у двери и засыпает. И тогда он тут же забывает, сколь ужасна его якобы счастливая жизнь, он идет за ней, переносит ее на кровать, ложится рядом с ней и говорит, говорит по-китайски, а она спит, и в конце концов он тоже засыпает с ней рядом.
Река. Вдалеке. Ее излучины среди рисовых полей. Вместо любовников теперь мы видим реку.
Над рекой ночь на исходе. Белесое предрассветное небо.
Они спят.
Этой ночью во сне она вдруг позвала младшего брата по имени. Китаец услышал. Когда она проснулась, он сказал ей об этом. Она не ответила. Снова ушла на порог той двери. И снова заснула.
Они спят. Она опять зовет покинутого младшего брата.
Китаец просыпается.
Она сидит на пороге той двери, прислонившись к ней и смотрит на него. Она не одета. С трудом узнает его. Смотрит на него во все глаза. Говорит:
— Скоро рассвет. Я хочу поехать в твоем автомобиле в Садек и повидаться с матерью. Я скучаю по Пауло.
Он не слышал. Она повторяет:
— Я согласна с твоим отцом. Я не хочу оставаться с тобой. Я хочу уехать, вернуться к младшему брату.
Теперь он услышал. Отвечает полусонный:
— Ты можешь говорить, что хочешь, мне на это наплевать — И добавляет: — Твое вранье ни к чему не приведет.
Он не двигается. Она так и остается у двери. Он проснулся.
Они смотрят друг на друга. Она отходит от двери и идет к бассейну. Ложится в воду.
Она обращается к нему, говорит, что полюбила его навсегда. Да, ей кажется, что она будет любить его всю жизнь. И что с ним будет то же самое. Они оба погибли. Навсегда.
Он не отвечает. Словно ничего не слышал.
Тогда она начинает петь по-китайски. И он не может удержаться от смеха… он смеется… и она тоже.
Он взял свою старую коробочку с опиумом. И снова лег на кровать. Закурил. Он спокоен. Она все еще лежит в бассейне, с закрытыми глазами. Теперь уже он сам впервые заговаривает об их отношениях.
— Это правда… на пароме… я так подумал о тебе, — говорит он. — Я сказал себе, что ты не станешь долго жить ни с одним мужчиной.
— Не стану… ни с одним?…
— Так мне кажется…
Молчание.
— А почему ты так подумал…
— Потому что как только я на тебя посмотрел, я захотел переспать с тобой.
Глаза у нее закрыты. Он не знает, спит она или нет. Он смотрит на нее. Нет, она не спит: она открыла глаза. Он курит опиум, впервые курит при ней.
— Впервые ты куришь при мне, — говорит она.
— Я курю, потому что я несчастен. Если бы я не курил, я бы просто не выдержал. Здесь все курят, даже носильщики.
— И женщины, я знаю.
— Да, те, что из богатых. Моя мать курила опиум. Мы, китайцы, умеем курить. Для нас это вполне естественно. Белые в опиуме ничего не смыслят. Когда они при нас курят, нам смешно… и как потом они тупеют прямо на глазах…
Он смеется.
Молчание.
Они оба смеются.
Девочка смотрит на него. Перед ней снова «незнакомец с парома».
— Это как бы твоя профессия ничего не делать, спать с женщинами и курить опиум. А еще ходить в клубы, бассейны… в Париже… Нью-Йорке, во Флориде…
