собираясь в подобие тумана, сгущаясь в шарообразный ком. Вдруг из туманного шара вышело одно существо, за ним — другое, третье, четвертое…
Русинский насчитал чуть больше сотни существ; то были кони всех мастей и пород. Они вышли из загона, собрались в поле и мирно стояли, прядая ушами и мотая гривами.
Увидев поджарого буланого жеребца, колдун гортанно крикнул и выпрыгнул из физического тела, будто сбросил пальто. В тот же миг он оказался на коне, который гарцевал под ним, чутко внимая каждому движению воли хозяина. В его левой руке — судя по уверенной изящной посадке, он был опытным кавалеристом — зажегся луч серебряного света и, уплотнившись, превратился в меч. То же происходило и с другими Тварями.
Набор оружия был самый разный: витиеватые топорики на длинных ручках, копья, пики, мечи, луки, дубины, кистени, сабли, шашки, мечи, цепи, трезубцы, диски с отверстиями для захвата. Все сверкало лунным светом. Тени сосредоточились в колонну и устремились прямо и покато вверх.
— Скорее! — прохрипел Дед. — Уйдут, козлищи.
Тени отодвинулись вдаль.
Дед и Русинский побежали к табуну. Дед схватил за гривы двух коней и приказал Русинскому взять еще одного. Животные повиновались. Когда они стали в ряд, Дед произнес: «Дхаммавахана!»
В тот же миг Русинский обнаружил, что стоит на высокой колеснице. Прямо и по бокам выступали прочные золотистые борта. Пара двухметровых колес, подбитых медными шинами, поблескивала прямыми лучами спиц. На осях торчали длинные серпы. Пол, сплетенный из кожаных ремней, пружинил под ногами. Черные кони, запряженные веером, нетерпеливо фыркали. В руке Русинского было короткое копье, на поясе — меч.
Дед стоял слева, сжимая вожжи. За одно плечо он перекинул боевой персидский лук в чехле, за другое — колчан со стрелами. Дед уверенно потянул поводья на себя. Колесница тронулась, покатилась по воздуху и начала разбег.
Они взлетали вверх по спирали, очерчивая сияющие круги. Скорость нарастала с каждой минутой. Пружина разбега развивалась, набирала мощь, и вот, установив курс, Дед оглушительно свистнул, кони взвились и вокруг замелькали звезды.
Русинский впился руками в край борта. Где-то под копытами коней проплывал ночной Малкутск. Мигали трассеры микрорайонов; прямые улицы переливались синими, красными, желтыми огоньками. Они были на высоте около десяти тысяч метров и набрали ее так быстро, что захватывало дух лишь стоило об этом подумать. Страха не было — только чувство полета, непередаваемое, мощное, быстрее ветра (внезапно он оценил это сравнение, давно казавшееся ему избитым).
Они сделали круг над городом и устремились к северо-востоку. Черный клин Тварей перечеркнул небо. Клин то выравнивался, то рассыпался в черный шлейф, виляя змеиным хвостом.
Дед плавно завел колесницу вправо и повел на вражескую колонну. В ушах засвистел ветер. Колесницу накренило, но они врезались в самый центр клина.
Впереди вздрогнуло, закричало; вражеская сотня развернулась и, секунду постояв на переминающихся ногах, начала поворачиваться к колеснице.
Атака захватила Русинского. Он пылал, как будто подожженный лучом зари, все было ясно и открыто, все вело к славе, и в этот миг Русинский понял, что его сила — это его мысль, и власть ее безгранична, отраженная согласием небес, и что орда перед ним — лишь тьма и зло, и жадность, и налившись бешеной силой, он содрогнул пространство древним кличем:
— Уррра!!!
Они врезались в центр колонны. Прошили ее насквозь, вернулись к исходной точке и вновь повторили маневр.
Круги превращались в спираль; с каждым разом исходная точка отодвигалась все дальше, отводя Тварей от намеченного маршрута. Летели встречные тени, и Русинский был копьем, а копье — Богом.
Послушные кони рвались вперед. Расчерчивая небо широкими кругами, колесница очищала небо, распыляя все вокруг, и кони вздымались на дыбы, снова бросаясь в пекло.
В последний миг, выхватив меч с победным криком, Русинский увидел несшегося на него всадника и перекошенное ненавистью лицо, рыжую гриву на шлеме и сведенный судорогой рот, и со свистящим ударом чудовищной палицы Русинский рухнул куда-то бесконечно в глубину, в пустоту и безмолвие.
ЭКИПАЖ. 1 СЕРИЯ
25. IV.1986. 19:20 м.в.
— Вставайте, граф. Вас ждут великие тела.
Русинский с трудом разлепил веки. Свет люминесцентных ламп разливался в пространстве, границы которого он еще не мог определить.
Приподнявшись на локте, Русинский попытался встать. Тошнота откинула его обратно на спину, но справа и слева возникли двое похожих на статуи атлетов и, схватив его под мышки, вскинули в вертикальное положение. Русинский несколько раз глотнул воздух и откашлялся так, что казалось, вылетят мозги. Тошнота понемногу отступила.
Он находился в большом бетонном гараже, где в ряд выстроились трофейный «Виллис», белая «Победа», красный «Мерседес» и четыре «ГАЗ-24» того траурно-черного цвета, что всегда оставлял в его сердце неизъяснимо тоскливую ненависть к властям, когда членовозы областного значения проносились по улицам Малкутска.
Пошатываясь, пытаясь унять дрожь во всем теле, Русинский исподлобья уставился на расплывчатую фигуру, стоявшую напротив. Когда мельтешение и молочные сгустки сошли с его глаз, он увидел, что перед ним — Гикат Миртрудамаевич, улыбающийся с веселой насмешливостью.
— Признаться, не был уверен, что вы очнетесь, — произнес он. — Мои орлы переборщили. Да и я попал вам, сударь, прямо в лоб. Но черт побери! Крепка мистическая кость!
И он жизнерадостно, с чувством хлопнул себя по коленке. Затем энергично повернулся, что-то приказал рыжим атлетам и скрылся в проеме стены.
…Путь по коридору, обитому дубовыми панелями, занял около пяти минут. Русинского провели в неярко освещенную залу без окон. В углах висели канделябры с зажженными свечами. Пахло оплавленным воском, корицей и табаком.
Комнату наполняли какие-то люди; опустившись в жесткое кресло с широкой прямой спинкой, Русинский присмотрелся к окружающим. Вскоре его глаза привыкли к полумраку. Странная статуя в центре комнаты, бассейн в углу, гербы королевских фамилий, развешанные по стенам будто охотничьи трофеи, черепа на книжных полках у фолиантов, вероятно, написанных обладателями этих черепов — Русинским исподволь овладевало чувство, что эту картину он уже видел. Все смешалось в его голове. Привычные связи мыслей распадались, бродили точно дрожжи, вновь соединяясь в непривычных и настораживающих сочетаниях. Русинский впился руками в подлокотники кресла. Он не мог понять, что же происходит, но решил не торопиться до первой возможности сделать вывод.
В комнате находились шесть живых существ. На привольном резном диване сидел Агродор Моисеевич. В глубоком белом кресле — не столь высоком, как у Русинского, зато гораздо более комфортном (такие он видел на картине «Ходоки у Ленина») вальяжно курила дама редкой, но определенно порочной красоты. Ее голову на сильной упрямой шее
