«Если ты ее пожалел, значит, все-таки хорошая», – задумчиво произнесла Вероника. Я хотел рассказать еще что-то, связанное с тем детским воспоминанием, но в этот момент объявили посадку на рейс Нью-Йорк–Брюссель. Из Нью-Йорка в Брюссель, из Брюсселя в Луанду. Вена и Рим снова остались в стороне. «Сделай нам, пожалуйста, еще раз нонфунциону».
Глава 9В первый вечер нашего знакомства, когда Синди на ходу выдумывал содержание философского эссе, которого он, видимо, никогда не читал, он показался мне совершенным пройдохой. Но я ошибался. Синди – не пройдоха, он просто принадлежит к тому типу людей, которые всерьез относятся к своей работе и не всерьез ко всему остальному. Чушь, которую он нес про летучих мышей и медуз, свидетельствовала только о том, что Синди не считает философию серьезным занятием. Можно нагородить все что угодно; содержание не имеет значения. По большому счету, все философы – краснобаи. Другое дело – то, чем занимается он сам. В работе Синди чрезвычайно требователен к себе и еще более требователен к своим подчиненным. Иначе говоря, хоть я и не угадал причину, я точно угадал следствие: на Синди действительно нелегко работать. У него, как у всех начальников, есть свои трудновыносимые идиосинкразии и плохопредсказуемые настроения.
Плохое настроение надо на ком-то срывать. Обычно козлом отпущения в таких случаях оказывается Фелипе да Силва, странный пожилой человек с шаркающей походкой и полуоткрытым ртом. Своим присутствием в нашей фирме Фелипе обязан постановлению, согласно которому иностранные компании, оперирующие на территории Анголы, должны иметь в своем штате ангольских граждан. По словам Синди, если бы не это дурацкое требование, наше руководство не подпустило бы Фелипе на пушечный выстрел. Более того, должность, которую занимает этот пожилой анголец, специально для него созданная, настолько низкооплачиваемая, что он работает, по существу, на добровольных началах. И это, конечно, усложняет ситуацию: на работника, которому не платишь, не очень-то и поорешь. Англичанина Синди раздражает не столько непродуктивность Фелипе и даже не столько его невнимательность к деталям, временами граничащая с профнепригодностью, сколько его беззащитность. Фелипе приходится жалеть. Ничто так не утомляет, как эта принужденная жалость. Бедный, бедный Фелипе, the bloody fool.
История старого Фелипе по-своему примечательна, хотя я и сомневаюсь в ее окончательной правдивости. Впрочем, чего только не бывает, особенно в такой стране, как Ангола. Чем драматичней история страны, тем больше в ней драматичных историй (мне в моей новой ипостаси собирателя историй про Анголу это, конечно, на руку). А сколько еще вымарано и выбелено; скольким людям с богатым прошлым впоследствии почистили биографию. Правда, в послевоенное время руководство МПЛА повело себя исключительно милостиво: никаких расправ над побежденным врагом, никаких преследований бывших боевиков УНИТА. Представителям оппозиции были предоставлены места в правительстве. Семье убитого лидера повстанческого движения выдали государственную пенсию. Тем, кто обвинялся в военных преступлениях, даровали амнистию. Но амнистия амнистией, а со скелетами в шкафу надо что-то делать. Это, как мины и телепередача «Место встречи», – местная специфика, эхо войны. Недаром Агуалуза написал своего «Продавца прошлого»[38]. А ведь это только один из возможных сценариев, есть и другие. Годы спустя, в другой стране, на другом континенте, бывшая жертва пыток МПЛА или УНИТА устраивается на работу горничной в гостинице. Например, в отеле «Хадсон» или еще каком-нибудь из манхэттенских отелей. Как-то утром гостиничный лифт открывается, и она узнает в коридорном своего истязателя, бывшего майора, одного из головорезов секретной полиции. Он смотрит поверх нее, повторяя с машинальной учтивостью «Good morning, sir… Good morning, ma’am… Second floor, conference rooms, business center… Going up…». Он ее не замечает, не помнит. Он уже другой человек, безликий африканский иммигрант, его прошлое – не его. Коридорный, парикмахер, таксист… Душегуб на покое.
К счастью, за Фелипе, насколько мне известно, никакого душегубства не числится. Просто извилистая судьба, которая у африканцев всегда начинается с имени. Пусть же его история станет частью моего «романа с Анголой», она того заслуживает. У Фелипе есть и африканское имя: Хосси. У народа овимбунду, к которому принадлежала его мать, так называют мальчика-близнеца, родившегося вторым. «Хосси» означает «лев». Близнеца, родившегося первым, называют Джамба (слон). Брат-близнец со слоновьим именем умер в детстве от церебральной малярии. В деревне, откуда происходила мать Фелипе, это было обычным явлением. Она была знатного рода, вела свою родословную от какого-то собы, возглавившего одно из бесчисленных неудачных восстаний против колониальной власти, то бишь против предков отца Фелипе-Хосси. Отец, иначе говоря, был белым.
В колониальной Анголе многие мулаты не знали своих отцов. Но отец Фелипе в какой-то момент заинтересовался судьбой сына, неожиданно возник на горизонте, когда Фелипе был подростком. Это был один из тех белых вольнодумцев, что сочувствовали чернокожему населению и ратовали за автономию если не всей Анголы, то хотя бы какой-нибудь ее части – задолго до начала войны за независимость. Не то чтобы эти белые сильно возражали против принудительного физического труда для девяноста девяти процентов коренного населения, причисленных к категории индиженуш[39]. Но что-то в них шевелилось, заставляя время от времени возмущаться чрезмерной жестокостью, которую правительство Нового государства проявляло по отношению к африканцам. Белые уроженцы Бенгелы с их винтовками Гра, доставшимися по наследству от отцов и дедов, потомственные плантаторы, сражавшиеся то против мятежных аборигенов, то против южноафриканских буров, богомерзких протестантов и презренных англичан. В XVII веке их предки под предводительством отчаянного Мануэла Перейры искали серебро и медь в заболоченном устье реки Кванза, а когда поняли, что никаких месторождений там нет, переключились на работорговлю. То были осужденные, дегредадуш, сосланные в исправительную колонию за свои грехи. Причем, в отличие от австралийских поселенцев, первые бенгельцы в большинстве своем отбывали срок не за мелкую кражу. Город насильников и убийц. Им потребовалось немало времени, чтобы перековаться в законопослушных фермеров (зато они сразу отличились на поприще работорговли). В эпоху Салазара, оказавшись гражданами второго сорта (в документах так и писалось: «белый второй категории»), эти белые ангольцы были единодушны в ненависти к бесугуш – новоприбывшим из Португалии. При этом каждый мечтал, чтобы его дети получили образование именно в Португалии и приблизились таким образом к «первой категории». Что же касается выбора профессии, все как один советовали своим сыновьям заняться юриспруденцией. А ведь еще в первой половине двадцатого века Ангола продолжала служить исправительной колонией. Чуть ли не все, кто приезжал сюда из Португалии, были либо политическими ссыльными, либо просто уголовниками. Не отсюда ли неистребимое желание видеть своих детей адвокатами? Или просто все дело в том, что профессия адвоката – хлебная, с ней не пропадешь?
