не как у нас на рынке – дыра в полу, а на самом деле лишний раз с ним повидаться и парой слов перекинуться. Девчонки в магазине меня все знали и привечали – сами же ко мне за мясом бегали. А тут – это было в июне восемьдесят седьмого – появилась у них новая продавщица, девчонка молоденькая, рыжая, худенькая, глаза голубые, кожа белая и вся в веснушках. Ну я особого внимания на нее не обратила, знала только, что зовут ее Галя Тарасюк, родом из Сосновки, деревенская, как и я. А по осени шепнули мне девчонки, что Кузьмич уж очень о ней заботится, чтобы и поела вовремя, и тяжелого не поднимала, и на сквозняке не стояла. Тут у меня в голове мысли нехорошие заворочались, но я еще молчала, а потом смотрю, а у нее токсикоз! Я же сама не раз беременная была, мне ли это не знать? Тут-то меня и накрыло! Да прямо с головой! Точнее, голову-то я как раз и потеряла!
– Ты решила, что она беременна от Кузьмичева, – понимающе покивала я.
– Вот именно! – выразительно произнесла Надя. – Раз он от меня сына не дождался, то решил с какой-то другой бабой попробовать. Ох, я и взбесилась! Влетела нему в кабинет и начала орать – ну ты сама понимаешь что. Он меня за шиворот схватил и буквально по воздуху из магазина на хоздвор вытащил и там мне такую пощечину влепил, что у меня искры из глаз полетели. А потом негромко, но очень внятно сказал: «Это не мой ребенок. А теперь пошла вон отсюда, и чтобы духу твоего здесь больше никогда не было». Ушел в здание и дверь за собой закрыл. А я стою дура дурой и не знаю, верить мне ему или нет. С тех пор он ко мне больше не подходил. Ну я в магазин-то сунулась якобы в туалет, а на самом деле на разведку, тут мне и сказали, чтобы я больше не приходила. Дескать, Кузьмич запретил посторонним их туалетом пользоваться – не общественный, мол, это сортир. Не знаю уж, что он девчонкам сказал, но они первое время после этого ко мне даже на рынке подходить боялись. Потом уже, под Новый год это было, шепнули мне, что Галька уволилась, а через некоторое время они же мне сказали, что у Ашота сын родился. Вот тут-то до меня все и дошло. И какими же только словами я себя не крыла! Ты таких и не слышала никогда!
– Я поняла, – покивала я. – Кузьмич заботился не о Галине, а о будущем ребенке своего друга.
– Да! Уж как я потом у Славки прощение вымаливала, я говорить не буду. Нахлебалась досыта! Но наладилось у нас все к весне, опять у нас с ним все хорошо стало, обо всем, что было, я молчала, как воды в рот набрала. А вот года через два показал мне Славка фотографию Самвела, посмотрела я на нее, и черт же меня дернул сказать, что верхняя часть лица у малыша – копия Ашот, а вот губы и подбородок – от Галины. А Славка мне на это очень серьезно сказал: «Если ты об этом кому-нибудь проболтаешься, я, несмотря на всю мою любовь к тебе, собственными руками тебе голову отверну». И ты знаешь, я ему поверила.
– И ты действительно никогда никому ничего не сказала? Даже Клаве? – В ответ Надежда просто покачала головой. – Слушай, а почему ты меня тогда предупредила, чтобы я не говорила Клаве о том, что мы с тобой собрались встретиться?
– Ладно уж! Времени прошло много… – усмехнулась она и предупредила: – Только ты ей не проболтайся! Это же я тогда попросила Славку, чтобы он поговорил с Ашотом, а тот с Варданяном. Ну чтобы Клавке и бизнес расширить, и условия получше создать.
– Почему же ты не хочешь, чтобы она об этом узнала? – удивилась я. – Между вами уж чего только не было! Так чего же это в секрете держать?
– Ой, Танька! Молодая ты еще, и ничего в жизни не понимаешь. Она же всю жизнь так гордится тем, что сама всего добилась. Ну узнает она, что это я ей помогла, тут корона с ее головы и упадет. Ну зачем ей такое разочарование на старости лет? Пусть даже об этом никто, кроме нее, не узнает, но победительницей она себя чувствовать уже не сможет, а характер у нее от этого может очень сильно испортиться – мне это надо? Пусть уж и дальше собой гордится. Так всем лучше будет.
Я смотрела на Надю и думала, что эта простая деревенская баба без образования в знании жизни даст мне сто очков вперед и обгонит, а про деликатность и говорить нечего – я по сравнению с ней бревно неотесанное.
Но надо было о деле думать, и я спросила:
– Надя, а почему Луиза сама не родила ребенка? Мне сказали, что она еще смолоду очень больная была, а я вот не знаю, верить мне этому или нет.
– Была, и серьезно. Но вот об этом мы говорить не будем – это уже песня другая.
– Надя, когда Самвел узнал, что она ему не родная, он очень долго не мог в себя прийти. Почему? Ведь ты же знаешь.
– Знаю, но к твоему делу это отношения не имеет, – отрезала она.
– Ох, Надя! Неизвестно, что к чему может иметь отношение. Тут зарекаться нельзя.
– Вот если окажется, что тебе без этого никак, тогда расскажу. А пока нет.
– Ладно. Нет так нет. А сейчас, пожалуйста, постарайся вспомнить, в каком районе эта Сосновка, а то их, наверное, в области чертова прорва.
– Да я уж пыталась! – отмахнулась Надя. – Нет, не помню.
– Хорошо, постараемся найти эту Галину иначе. Спасибо тебе, Надя, и еще раз прости ради бога меня, дуру, за то, что тебя обидела.
Она ушла домой, а я включила ноутбук и стала искать в Тарасовской области деревню Сосновка, и, получив ответ на запрос, только грустно присвистнула – он меня не порадовал.
Я поехала в Тарасов и с дороги позвонила Ивану. И начала я с того, что сказала:
– Иван, простите меня, пожалуйста, за то, что я вас
