были люди. Им до Боженьки последний шажок оставался. Все, как один… Посвятили себя без остатка, без единой оговорочки Богу. Вслед за Ним были и к злодеям причтены, и кресты свои донесли, на полпути не побросали даже перед ощеренной пастью смерти. До конца дошли, до своей Голгофы. И унижения, и боль перенесли, перетерпели. И казнили их, родимых. А по воскресении своём – к Богу вознеслись и воссияли в славе Божией среди других праведников.
А чтобы засиять вот так ярко, нужно всю жизнь пройти и лампадку в душе неугасимой пронести. Даже тогда, когда пытали несправедливо, обвиняли без вины и на расстрел, будто в самый ад спускали – в подвал тот чудовищный, смрадный… И с последним вздохом не за себя, а за убийц взмолиться: «Прости им Господи, не ведают, что творят!» А это уже не просто мужественность – это стойкость Веры, это всепрощение Любви!
– Деда, неужели и монахиню не пожалели?
– У тьмы нет сочувствия и жалости: не только к старикам, к женщинам, к детям, но даже и к своим, к тем, кто ей послужил, кто жертвы ей без счёта подносил. Многие палачи и судьи ненадолго-то и пережили тех, кого убили. Их в тех же подвалах расстреляли, в тех же могильниках закопали.
– Так им и надо! Они же понимали, что делают! Они виноваты! Пусть и в аду кровь мучеников на их руках горит! И не угасает. До костей жжёт! – Степан аж задохнулся, придумывая кару, достойную их злодеяний. И никак не мог придумать, всего казалось мало.
– Ой-ё-ёй! – испугался Петруша и зажал ладонью себе рот. – Как же хорошо, Господи, что людей грешных и слабых не Стёпушка наш судит, а Ты, милосердный и добрый! Слава Тебе, Господи, слава Тебе!
– А разве я не прав?! – изумился Степан.
– Конечно, радость моя, прав. Но только сами-то мы не хотим, чтобы нас Господь по справедливости судил. Мы ведь тоже от Него милости ждём…
Стёпа понимал, что Петруша прав. Но согласиться с ним всё равно не мог. Неужели если вдруг Сталин успел покаяться, то Господь и его в рай пустит?! Какой же тогда это будет рай?! Мучители и жертвы должны будут рядом друг с другом, бок о бок жить вечно?! Это же ужас! А не рай…
– А как же тогда благоразумный разбойник? – спросил у него Петруша. – Он висел, приколоченный, на соседнем кресте с Иисусом Христом, он медленно и мучительно умирал от боли и при этом прославлял Сына Божия. Не злился, не бранился, а каялся за свои преступления, смирившись с наказанием, потому что по делам его оно было. Этот разбойник вообще первым вошёл в рай вместе с Иисусом Христом. Не праведники, не пророки, которые до Воскресения Христова мучились в аду, потому что Бог закрыл для всех людей райские двери. Душа омывается истинным покаянием. Давай расскажу я тебе про апостола Павла, первоверховного апостола, что означает – самого главного, наивысшего среди апостолов. Только два апостола, Пётр и Павел, удостоились в истории Церкви такого высокого звания.
– Пётр же трижды отрёкся от Христа, когда Его схватили фарисеи! – вдруг вспомнил Стёпа.
– Да, и петух не успел закукарекать… А потом рыдал, рвал в отчаянии на себе волосы и каялся. И всю жизнь посвятил проповеди о Воскресшем Христе-Спасителе. А когда его, как христианина, схватили в Риме, то он не отрёкся от Бога. Не сказал: «Что вы говорите? Я не знаю Этого Человека!» А только попросил, чтобы распяли его вниз головой, потому что до конца своих дней не простил себе своего предательства и считал, что не достоин принять смерть так, как принял её возлюбленный Его Учитель.
– Да уж… – прикусил язык Степан. Осуждать ему расхотелось.
– Апостол Павел вообще был сначала гонителем христиан, забрасывал их камнями, участвовал в казнях и пытках… – продолжал Петруша. – Он верил, что так надо, что он избавляет мир от врагов. И поступал по совести. А потом в душе его вспыхнула огнём и его лампадка. И засияла так ярко, что ослепила, ошеломила его. И он услышал голос: «Савл! Зачем ты гонишь Меня?» И вот из принципиального и жестокого гонителя Павел стал апостолом, проповедующим Любовь, апостолом, посвятившим всего себя Богу. Он учил и проповедовал даже в заключении. Не дрогнул и перед смертью – ему отрубили голову. Она упала и покатилась, трижды ударившись о землю. И там забили три источника. Видишь, радость моя, каким чудом прославил его Бог.
А преследовали христиан жестоко, и Савл, который стал позже апостолом Павлом, тоже не в сторонке стоял, понимаешь? И забрасывали камнями до смерти, и пытками умучивали, и диким зверям на растерзание бросали. И мужчин, и женщин, и детей, и стариков – никому пощады не было… Вот так.
– Помрачение какое-то… – поёжился Степан.
– А вот это ты, Стёпушка, правильно заметил. Помрачение темнотой.
– Это же поразительно! Всё одно и то же: и тогда, и сейчас, хотя уже трамваи ходили, цивилизация развилась почти до Космоса, телефоны и всё такое изобрели – а гонения какими были жестокими и несправедливыми, такими и остались! Как это возможно?!
– Иисус Христос прожил на земле среди людей 33 года, гонители схватили Его и распяли. Вот и считай, радость моя, с 30-х годов первого века нашей эры начались гонения на христиан. И в наши тридцатые годы двадцатого века такие гонения пошли, так полетело всё, помрачилось, что вспомнить страшно. И правда, для замученных никакой разницы: придумали уже телефоны или нет. Ни суда, ни следствия. И варварская расправа над людьми только потому, что они другие.
Гонения, как пожар, здесь затихнет – там заполыхает. А за два тысячелетия, вообрази, сколько мучеников на небо взлетело. Хорошо, что на самом деле оно бескрайнее, широкое да глубокое, – задумчиво проговорил Петруша и посмотрел на плоское, затянутое тучами, словно траурным крепом, небо. – А то и праведники бы не все поместились рядом с Богом… А нам бы тогда на что надеяться?.. Грешникам таким-сяким, всяким-разным?..
Петруша молча всматривался в небо, будто стараясь рассмотреть хоть единый лоскуток чистой лазури, того Неба, которое он любил больше жизни.
Ветер налетал порывами, а затем отступал, пробирал до костей. Степану казалось, что вот так безразлично, мимоходом ветер перелистывает страницы календаря. Только было непонятно, в какую сторону – отматывает время назад или так стремительно перелистывает вперёд уже его время.
– Жизнь земная быстротечна, но это и хорошо, это и милость Божия, – заметил Петруша. – Учишься ты на отличные пятёрки или, скажем, на худосочные троечки тянешься, но в любом случае ты не захочешь сидеть в
