что иное, как отчаянная попытка избегнуть противоречия внутри самих себя посредством безжалостного истребления противника. Тут имело место нечто вроде смутного осознания неразрешимости внутреннего конфликта и попытки избавиться от него стремительным движением вперед. Совершенная автономия индивидов как плод полного коллективизма; слияние индивидов в лоне Нации как путь к истинному освобождению; антиномия, разрешением которой объявляется уничтожение врага: вот факторы, которые в конкретных исторических обстоятельствах обусловили то насилие над реальностью и людьми, под знаком которого прошел ХX век.
Но процесс становления продолжается, единство противоположностей в устройстве нашего мира в конце концов одержало победу над их невыносимым разрывом: на смену фазе бунта пришла эпоха смирения, момента, когда система приоткрывает акторам свою природу. Мы начинаем осознавать, что наши неизбежные внутренние противоречия и непреклонное сопротивление, которое ожидает нас на политической сцене, – вещи тесно связанные, а еще теснее связаны между собой все составляющие этого пучка разногласий. Я не могу не быть противоречивым и не могу существовать без того, кто мне противоречит. Невозможно утверждать прерогативы индивида, с одной стороны, без того чтобы, с другой, не вернуться к требованиям вписать его в коллектив. Невозможно также не обнаружить напротив себя антагониста, который показывает вам, как в зеркале, ваши собственные дилеммы, вывернутые наизнанку. Те же самые либералы, которые мечтают об уменьшении роли государства, не отказываются требовать установления сильной власти, способной обеспечить соблюдение закона и порядка. И те же самые левые, которые ненавидят принуждение и репрессии, не отказываются мечтать об усилении государственного контроля над экономикой. Зато они же в вопросе об иммиграции настаивают на праве людей свободно перемещаться по миру, тогда как правые склонны отдавать первенство национальным императивам. Мы не можем не хотеть одновременно и того и другого; и тем не менее мы обречены противопоставлять одно другому; но нашу неспособность совмещать эти две противоположные вещи мы компенсируем противостоянием противнику, столь же беспомощному в этом отношении, что и мы сами. Посему нам стоит отождествлять себя с обеими этими позициями, могущими меняться местами, и не забывать при этом, что источник противоречий коренится в нас самих. Мы суть правые и левые, хотя в каждый конкретный момент времени мы можем быть только правыми, противостоящими левым, или левыми, противостоящими правым.
В течение более чем ста лет политическая борьба имела вид сражения между прошлым и будущим, между Старым порядком и Революцией, между монархией, иерархией, привилегиями и Республикой. Как примирить две системы мыслей и ценностей, совершенно несовместимые одна с другой? Республика победила, требования подчинения целому и социальной интеграции полностью переменились, они перестали заимствовать язык у старинного общества, но они никуда не делись, и невозможно не признать, что они неотъемлемая часть мира демократии. По мере того как Старый порядок переставал быть устрашающим пугалом и становилось понятно, что принцип конфликта связан теснейшим образом с организацией общества, росла вера в то, что мы вступаем в финальный этап развития, который избавит нас от любых конфликтов. Эта вера вызвала к жизни устрашающие силы, она разрушительно подействовала на весь ХX век, перевернула весь мир, а конфликт по-прежнему существует, несмотря на перемену всех ориентиров он ничуть не изменился, и ясно, что он решительно неотделим от нашего мира. Трудно продолжать закрывать глаза на его основополагающий характер.
Именно этот процесс осознания проявляется как нельзя более четко в новом статусе, какой постепенно получает пара правые/левые. Мы вдвойне едины с нашими противниками: во-первых, в противопоставлении им обнажается общая истина нашего мира, которая заключается в том, что никто не может ограничиться односторонней позицией. А во-вторых, то, что разделяет нас с ними, это, по сути дела, то, что разделяет нас с самими собой.
Становится понятнее и откуда берется чехарда тем, которые переходят с одного фланга на другой; самый знаменитый пример здесь – это перетекание слева направо понятия «Нация»148. Причем пример этот доказывает не столько относительность или даже непрочность противостояния сторон, как хотелось бы думать скептикам, сколько, напротив, его устойчивость: пусть даже позиции по тому или иному вопросу могут меняться местами, это не ликвидирует общего разрыва между сторонами. А уникальная способность пары правые/левые состоит именно в том, что она выражает обе позиции разом. Она воплощает высшее единство антагонистов, напоминая при этом о разделении внутри каждого из них.
Эта пара, составные части которой получили названия на языке тела, совершает чудо превращения объективного пространства в пространство субъективное посредством бесконечной трансформации взаимного отвержения (в объективном пространстве) во взаимное воссоединение (в пространстве субъективном); в результате правые и левые становятся воплощением символической обратимости индивидуального и коллективного. Благодаря этому когнитивному инструменту дуалистическое устройство наших обществ и конфликтная настроенность, которую оно нам навязывает, делаются для нас органически приемлемы и понятны. Неизбежная противоречивость мира, в котором я обречен жить, разом выражается и отражается во мне посредством этой исконной системы ориентиров, коль скоро я могу с ее помощью и быть противоречием, и его превзойти, оставаться отдельной частью и сравняться с целым.
Заключение. Универсальное и особенное
Очевидно, насколько неверным было бы думать, что менее бурный характер политической жизни повлечет за собой скорую смерть разделения на правых и левых. Это означало бы дважды принять поверхностное за глубинное: и в плане функционирования символов, и в плане функционирования обществ. Конечно, манихейская привлекательность понятий несколько ослабела, и они утратили свой мобилизационный потенциал. Но то, что они потеряли в страстности, они приобрели в функциональности. Они сделались менее воинственными, но более укорененными антропологически. Эмблемы потускнели, но оппозиция стала опорой одной из тех идентификаций, которые дают акторам ключ к символическому овладению миром.
Отныне роль правых и левых следует оценивать не по их способности привлекать и отталкивать: их новое призвание заключается в том, чтобы делать представимым мир, основанный на противоречии. Ибо из того, что эти противоречия проявляются ныне с меньшей силой, никак не следует, что они вскоре исчезнут вовсе. Одно дело – умеренность их выражения, и совсем другое – неистребимость их источника. Может показаться, что ставки не так привлекательны, что суть конфликтов не так отчетлива, тем не менее логика, согласно которой антагонисты занимают противоположные позиции, остается неизменной. Она связана с самим устройством нашего общества. До тех пор, пока мы будем существовать в мире, основа которого – индивид, политики продолжат биться над разрешением вечного конфликта между частным и государственным. Противоречия, которые беспрестанно порождаются этим конфликтом, исчезнут далеко не скоро. И можно поручиться, что, если обсуждаться примирение между сторонами будет в центре, осмыслять его мы еще долго будем в категориях правое/левое.
Метаморфоза, которая произошла с этими понятиями, особенно остро ощущается в стране, которая
